Книга Пасть - Виктор Точинов

И нашел — около третьего лаза небольшой вытоптанный пятачок, ветви на прикрывающем позицию густом кусте аккуратно срезаны, открывая удобную амбразуру. Неизвестный стрелок рисковал — стрелял вдогонку, пропустив тварь, выбрав момент, когда сердце наиболее открыто. Стрелял с крайне опасной (для себя) дистанции — три или четыре метра. И все равно не смог убить наповал.

Раненый зверь (Колывановым назвать его язык не поворачивался) уходил напролом, быстро, через густую растительность — и ушел далеко, петляющий по пустоши след тянулся почти два километра. Происходи все в июне, когда бурлящая соками трава тут же выпрямляется, скрывая все отпечатки, Граев едва бы смог пройти по следу, окропленному кое-где буроватыми пятнами, — не Дерсу Узала, хоть и любил охоту. Но сейчас, в преддверии осени, смятые и сломанные стебли хранили след и спустя неделю — дважды Граев терял его и находил снова. Пятен свернувшейся крови на пути твари становилось все меньше…

Логово — пожалуй, не настоящая берлога, а место трех или четырех дневок, — под кустом, пригнутым к земле упавшим деревом. Все усыпано шерстью — темно-бурой, почти черной, длинной — некоторые пряди больше двадцати сантиметров. И слипшиеся комья почти высохшей слизи…

По уходящему от лежки следу идти не стоило, и так ясно, что он закончится невдалеке — на укромной полянке, где стоит простой, без имен и табличек, православный крест.

Здесь он умирал, думал Граев. Мозг сжался и оцепенел, не способный удивляться и ужасаться. И одновременно вновь становился человеком… А психика? Тоже возродилась? И со всеми воспоминаниями о случившемся в последние месяцы?

Ответов уже не было. Но оставались люди, ответственные за всю эту гнусь. И Граев знал, что теперь у него к ним свой, помимо Кати, счет — за время, проведенное у сырой, усыпанной шерстью ямы, в которой катался и выл умирающий от серебра (яда? лекарства?) когда-то не самый плохой парень Колыванов… Даже нет, скорее за свою попытку представить, что творилось в последние минуты в его мозгу — может быть, уже человеческом.

Счет был, а к долгам Граев относился серьезно.

И здесь дрова… Впрочем, ничего удивительного, осень на подходе.

Куча чурбаков была высокой и внушительной — и под стать ей была внушительная фигура коловшего дрова старика. Граев посмотрел на него с уважением — хотел бы и он спустя тридцать лет сохранить такую осанку. И способность в одиночку сделать то, что сделал старик.

Увидев его, старик замер, положив топор на плечо, — застыл, как Железный Дровосек из старой сказки. Граев подошел, поздоровался и сказал:

— Я по поводу вашей дочери. Она ведь зубной техник?

— Да-а-а… — подозрительно протянул старик. — Но ее здесь нет, живет с мужем и детьми в Тосно…

— Я знаю. И хочу кое-что для нее передать, — сказал Граев и опустил руку в карман.

Топор со свистом рассек воздух.

Прозрачный пакетик лежал на столе. Небольшой, квадратный. Внутри — бухточка белесой проволоки. Надпись извещала, что это — стоматологический припой ПСрЦ-37, весом в сорок грамм, предназначенный для пайки протезов. О стрельбе им из дробовиков и другого оружия — ни слова.

Старик смотрел на лежащий между ними пакетик и молчал. Увидев, что Граев достал из кармана, он с размаху всадил топор в стоявшую на плахе чурку, снял брезентовые рукавицы, провел гостя в дом и усадил за стол — все молча.

Молчание затягивалось, и Граев, приподнявшись, неловко стянул пиджак, оставшись в рубашке с короткими рукавами. Положил на стол искалеченную правую руку — было видно, что страшные раны оставлены клыками. Спросил просто и буднично:

— Давно вы на него охотились?

Старик закончил изучать рваные шрамы и ответил так же просто:

— С прошлого лета.

— …«Скорую» — и в больницу. Я чуть оклемался — им про капканы… да где там, за бред посчитали. И попался ведь — хоть и варнак… дом поджег на Тополиной, с людьми, с детишками… но все равно… Больше с этими железками не охотился. Да и тяжело — поди-ка четыре пуда железа расставь по разным местам уже затемно, а утром собери до рассвета… И упырь этот, живорез, исчезал порой — то на неделю, то на месяц… Уж думаешь — все, избавил Бог, — ан опять ночью воет…

— Кому-нибудь рассказать, позвать на помощь не пробовали?

— Да уж, рассказал… Зятю. Крепкий вроде мужик, охотится у себя в Тосненском районе. На медведя, на кабана ходит… За шавкой одичавшей на охоту звать как бы стыдно… сказал ему осторожно, что тварь не от Бога явно, что пуль не боится…

Старик замолчал. Граев не торопил его. История разворачивалась удивительная, и Марин многое угадал. У зверя на самом деле было здесь постоянное логово, даже несколько, и действительно, после несчастного Саши в Александровской произошло одно-единственное нападение — была растерзана и сожрана корова старика.

Хотя старик и не имел возможностей Граева по сбору информации — слухи о растерзанных людях до него дошли. И он почти не сомневался, чьих это клыков дело…

— Ну, в общем, покивал мне зять, посочувствовал, обещал подъехать, как дела позволят. А приехала Нинка… дочка, значит. Тяжело, говорит, вам, папаша, хозяйство тут вести, вдовому да одинокому… А у нас возле Тосно пансионат есть шикарный, лес сосновый рядом, речка… чтобы старикам, значит, век доживать вместе веселее… И к нам поближе… Хрен там лес, интернат это был, психоневрологический. Потом узнал — она и покупателя на дом уже приискивала… Зарекся с тех пор рассказывать… Сам решил… Все байки про перекидышей вспомнил… наши, сибирские… Вон — в сенях колья стоят осиновые… десятка три осталось… хоть малину подвяжу, что ли… воды святой канистра — в Софии… это собор здесь, в Пушкине…

— Я знаю…

— …В Софии как на дурака смотрели, когда брал… Вода, кстати, помогала немного… Водой места политые он обходить старался… ну, если не напуган, не разозлен…

Понятно, подумал Граев, святая вода кишит ионами серебра — чуял смертельный для себя яд… Словно подтверждая его слова, старик сказал:

— Чутье дьявольское было… Куда там собаке. Поначалу-то, нестреляный да непуганый, так и пер на рожон… а потом, с зимы где-то, никак не подпускал на выстрел… А видел в темноте плохо, не волчьи глаза, совсем не волчьи… Мнится мне, потому они, перекидыши, в полнолуния чаще и разбойничают… Как его взял? Флажков не натянешь, загонщиков не пустишь… Днем залил водой все вокруг, святой — две канистры, тонкой струйкой… вместо флажков, значит. А сам на лазу встал. Думал, может, не выйдет… он редко выходил… Вышел.

— Как подпустил так близко? Почему не почуял?

— Чабрец. Старое средство… Вечером в баню сходил… одежду, сапоги — все новое, густым отваром чабреца пропитал, высушил… с ружья всю смазку снял — и тоже чабрецом… Не ел, не пил после бани — только чабрец сухой жевал… Ну и… Выстрелил — упал, гад, забился… не успел новый патрон вставить — поднялся, ушел… Не стал я тропить ночью, с фонарем… а утром опять сердчишко прихватило… К вечеру отлежался… поковылял помаленьку — добить-то надо… непорядок — такого подранка оставлять… Дошел до лежки…