Книга Ты плоть, ты кровь моя - Джон Харви

– Это Фрэнк Элдер? – Голос был мужской и такой, какой когда-то называли учтивым. Может, где-то еще и сейчас называют.

– Да.

– Это Стивен Брайан. Вы оставили мне свой номер и просили позвонить.

С тех пор произошло столько событий, что Элдеру потребовалось некоторое время, чтобы вспомнить это имя.

– Да, – сказал он в конце концов. – Совершенно верно. Несколько дней назад.

– Я был в отъезде.

– Это по поводу Сьюзен Блэклок. Вы с ней, кажется, в школе вместе учились. В Честерфилде.

– Стало быть, она так и не объявилась, не так ли? – С каждым новым словом местный акцент, вначале скрывавшийся за привитым правильным произношением, выпирал все сильнее и сильнее.

– А должна была?

– Зависит от того, какого стиля придерживаться.

– Простите?

– Какому стилю следовать – пессимистическому или сентиментальному. Дэвид Линч или Стивен Спилберг. Или, если угодно, Джордж Элиот или Шарлотта Бронте.

– Это же не кино и не литература, – сказал Элдер. – У нас этого выбора нет.

На другом конце линии раздался смех.

– Вы все еще хотите поговорить? Если так, то, боюсь, у меня очень мало времени. Послезавтра мне надо ехать в Эдинбург.

– Тогда как насчет сегодня после обеда?

Брайан объяснил ему, как к нему ехать, и Элдер записал указания на тыльной стороне ладони.

* * *

Кларендон-парк располагался недалеко от центра, в той части Лестера, где селились хорошо оплачиваемые учителя, психотерапевты или университетские преподаватели. Викторианские виллы с по-прежнему целыми витражными окнами над дверью, электроплиты «Бош» из матовой нержавейки в перестроенных кухнях, внутренние стены покрашены дорогой краской фирмы «Фэрроу энд Болл».

Дом Стивена Брайана был одним из двенадцати террасных домов, стоявших отдельной группой, с более высокими «полуотдельными» виллами по обоим ее концам. С их верхних этажей можно было разглядеть за деревьями железнодорожный вокзал.

«Стивен Мейкпис Брайан» – значилось черным курсивом на карточке, прикрепленной рядом с входной дверью. Для человека, которому только тридцать или около того, подумал Элдер, этот Брайан неплохо устроился.

Нажав на кнопку звонка, Элдер удостоился настоящего взрыва оркестровой музыки, вибрирующей и пронзительной.

– Прошу прошения, – сказал Брайан, почти немедленно открыв дверь. – Это Бернард Херманн, музыка из фильма «Психоз» Хичкока. Предназначена для отпугивания этих ковбоев из газовой компании и баптистов, рыщущих в поисках новых прозелитов.

На Брайане были темно-синие джинсы и цветастая рубашка, словно из дешевого магазина пятидесятых годов. Ноги босые.

– Полагаю, вы не из тех и не из других.

– Фрэнк Элдер. Я вам звонил.

Брайан пожал ему руку и отступил назад:

– Заходите.

Элдер последовал за ним в длинный узкий коридор, одна сторона которого была почти полностью заставлена картонными коробками и чем-то набитыми пластиковыми мешками.

– Жильцы, – объяснил Брайан. – Одни въезжают, другие выезжают. Всю жизнь мне отравляют, кстати, но по большей части это единственный способ оплачивать все счета. Этот дом мне тетка завещала, и я к нему так прикипел… Даже при том, что временами возникает ощущение, что у меня тут половина студентов университета Де Монфор проживает.

На противоположной стене висели афиши Берлинского и Тельюридского кинофестивалей, а еще – потрясающая черно-белая фотография молодого красавца, освещенная лампой.

– Красавчик, верно? – спросил Брайан.

– Джеймс Дин?[36]

– Монтгомери Клифт.[37]Это из «Места под солнцем».

Брайан провел Элдера через дверь до подножия лестницы.

Перегородка между двумя большими комнатами первого этажа была снесена, от чего здесь образовалось одно огромное помещение с квадратной аркой посредине. Полки от пола до потолка были заставлены книгами, видеокассетами и дисками; переднюю часть занимал большой телевизор с широким экраном и стоящими на полу динамиками; в задней части стоял старомодный письменный стол, приспособленный под компьютер и монитор; принтер размещался на небольшом столике рядом. Над камином висела картина в раме, живая и яркая, на каминной полке – ваза дымчатого стекла, полная цветов, на низком столике еще цветы, отгороженные невысокими стопками книг.

– Могу предложить йоркширский чай, никарагуанский кофе или чистую воду. Выбирайте сами.

Элдер покачал головой:

– Спасибо, не нужно.

– Не возражаете, если сам я выпью чаю?

– Валяйте.

Элдер уселся в перекошенное кожаное кресло и откинулся назад. Шум уличного движения был здесь едва слышен, а изнутри самого дома звуков почти не доносилось. Последние двадцать четыре часа, по всей видимости, вытянули из него больше сил, чем он ожидал, и теперь он чувствовал, что глаза слипаются.

Встряхнувшись, он сел прямо и посмотрел на книги на столе: Чарлз Барр – «Головокружение», «Уайлдер об Уайлдере», пара книжек самого Брайана: маленькая, квадратная, в бумажной обложке, под названием «Забытые звезды пятидесятых» и другая, потяжелее, «Шекспир в кино: современные интерпретации». Иллюстрация на обложке изображала молодого человека в кричаще-безвкусном камзоле, одной рукой поддерживающего раненого товарища и сжимающего пистолет в другой.

– Моя докторская диссертация, – сказал Брайан, входя в комнату. – Доработанная, с некоторыми добавлениями и сокращениями, но все еще читается как только что написанная.

– Ясно, – сказал Элдер. – Фильмами, значит, занимаетесь.

Брайан плюхнулся на кушетку напротив него, чуть не пролив свой чай.

– Да, я тут преподаю, недалеко, критический анализ в основном, и еще выступаю – по большей части на радио, у них там есть передача «В заднем ряду», а также представляю разные старые фильмы в «Феникс арт». Во всем остальном, должен сказать, я в некотором роде рантье, вытягиваю шекели из своих постояльцев, занимаюсь прочисткой туалетов и пытаюсь обеспечить порядок, чтобы мои жильцы не надоедали соседям громкой музыкой в два часа ночи и не курили в местах общего пользования ничего крепче индийской конопли.

– Кому-то это показалось бы просто замечательным образом жизни.