Книга Падение Софии - Елена Хаецкая

Я невольно залюбовался ею… Анна Николаевна лежала в гробу бледная, но удивительно спокойная, с ясным, умиротворенным лицом. На лбу ее, поверх венчика с молитвой, находился второй, из крошечных белых роз. Крупными белыми розами полон был и гроб: они устилали тело до середины, до скрещенных рук.

Не знаю, почему, но при виде этих белых, безупречных роз мне хотелось плакать. Анна Николаевна выглядела такой благополучной, что не вызывала у меня сожалений; разве что о себе самом я сильно сожалел, о том, что лишаюсь теперь столь приятного дружественного общества. Но эти розы… Вся скорбь мира, казалось, воплотилась в них и обрела свою идеальную, кристаллическую форму.

Я коснулся губами холодных рук покойницы и отошел. Другие люди, пришедшие с нею проститься, уже теснили меня, так что времени у меня было немного.

Плавным движением перемещающегося по церкви народа меня отнесло ближе к выходу, где я и встал, если можно так выразиться, на якорь. Я занял место возле колонны, поддерживающей вход, и при необходимости хватался за нее, чтобы меня вовсе не выдавили на двор.

— Трофим Васильевич! — услыхал я и, повернувшись, увидел Тамару Игоревну Вязигину.

Я слегка поклонился ей. Она сурово окидывала волнующееся людское море таким взглядом, словно соображала — как ей получше успокоить и рассадить по местам всех этих взбудораженных гимназистов.

— Что же это отец Алексий запаздывает! — проговорила она с досадой. — Эдак тут истерики начнутся, а пожалуй и затопчут кого-нибудь.

— Отпевание никогда вовремя не начинается, — сказал я зачем-то. — Так ведь и торопиться некуда: последнее пристанище. В рай не опаздывают.

Я слышал эту фразу уж не помню от кого, помню только, что счел ее в свое время «старушачьей премудростью». Несколько раз я вворачивал ее в разговорах с пожилыми особами, и неизменно она имела успех.

С Тамарой Игоревной, впрочем, этот фокус не удался. Она лишь досадливо сморщила нос.

— Сразу видать поповича, вы уж простите старуху за откровенность!

— Вы не старуха, Тамара Игоревна, и прекрасно осведомлены об этом, — возразил я. — И незачем постоянно тыкать мне в нос этим «поповичем»! Поповной была моя мать, но сам я, и по отцу, и по нынешнему состоянию, принадлежу к дворянскому сословию…

— О, вот как вы заговорили! — промолвила Тамара Игоревна и поглядела на меня с каким-то новым интересом. — Что ж, похвально. Я все ждала, когда вы взбунтуетесь… — Она придвинулась ко мне ближе и прошептала в самое мое ухо: — А скажите теперь честно, вы действительно считаете, что наша покойница сейчас в преддверии рая?

— Не в моих полномочиях считать подобные вещи, — ответил я. — Могу лишь надеяться. Да разве не в этом и состоит наш долг, чтобы надеяться на это?

В глазах Тамары Игоревны загорелась искра возмущения.

— Вы слишком добры и наивны — либо вследствие молодости, либо вследствие неразвитости, — отрезала она. — Как можно на что-то «надеяться»! Вы же знаете, от чего погибла Анна Николаевна!

— Насколько мне известно, ее убили, — ответил я сухо.

— Как бы хорошо ни относились мы лично к усопшей, — сказала Тамара Игоревна, — но справедливость требует признать очевидное: Анна Николаевна была уничтожена нечистой силой. Откуда, как вы думаете, взялись белые розы в ее гробу? Уверена, если поискать, там еще найдется чеснок… И я не удивлюсь, если, невзирая на все эти меры, она все же восстанет из гроба и явится к кому-нибудь из своих друзей.

Она подняла палец, предупреждая мое возмущение.

— Ничего сейчас не говорите, просто выслушайте! Люди не верят в нечистую силу и этим совершают самую большую ошибку, какую только можно совершить. Дьявол существует. Он абсолютно реален. Он ходит по земле, принимая разные обличья. Мы не всегда узнаем его, но он всегда знает нас. Не веря в злые чудеса, мы неизменно верим в добрые. Поэтому когда к нам приходит друг, которого мы уж проводили на тот свет, с которым распрощались навеки, — мы не задаем себе вопроса: кто в действительности к нам явился и с какой целью. Точно ли это Анна Николаевна или, быть может, нечто иное в дорогом для нас ее обличии? Не открывайте двери, не открывайте окна, не приглашайте ее к себе в дом! Вы погибнете и принесете гибель другим. Знаю, мои слова звучат дико, непросвещенно… Но прислушайтесь к ним!

— Тамара Игоревна, — начал я, — не уверен, что здесь подходящее место для подобных разговоров…

— Самое подходящее! — оборвала меня она. — У меня может не быть иной возможности предостеречь вас.

— Мне все же представляется, что это оскорбительно…

— Ничто не оскорбительно для той, что пала жертвой нечистой силы! — заявила Тамара Игоревна. — Подчинившись посланцу дьявола и позволив убить себя, она сама сделалась его пособницей.

— Мне кажется, — осторожно произнес я, — что любой убийца в той или иной мере является пособником дьявола. Но умершие насильственным образом люди все же не становятся…

— Тише! Пришел отец Алексий! — повелительно сказала Тамара Игоревна и отвернулась от меня как от безнадежного ученика.

Я хотел бы отойти от нее, но в тесноте мне не удавалось этого сделать.

Началась служба, покатили волны ладана. Хор пел с печальным воодушевлением. Музыка долетала как будто откуда-то из далекой страны, из края цветущих апельсинов, куда нет доступа никому из нас. К моему удивлению, Тамара Игоревна подпевала — трясущимся, фальшивым голосом. Она закрыла глаза и самозабвенно вторила хору. Я мучительно страдал от этих немелодических звуков.

Когда служба закончилась, я сразу выбрался наружу и остановился во дворике. Морозец был ласковый, и я с наслаждением вдохнул холодный воздух. Люди выходили из церкви, собирались по-соседски, переговаривались между собой.

К моему удивлению, я убедился в том, что Анна Николаевна была права, когда высказывала Потифарову желание красиво выглядеть в гробу: большинство присутствующих как раз и выражали восхищение благообразным видом покойницы и роскошью погребального убранства.

Вдруг из церкви донесся большой шум и какой-то очень резкий крик, в котором я не без удивления различил голос Николая Григорьевича.

— Вон!.. От тела моей… моей дочери!.. Вон отсюда!.. — надрывался несчастный отец.

Как взволнованное море, ахнули и расступились люди. Гвалт подкатил к выходу, на короткий миг задержался на пороге. На крыльцо вышвырнули Витольда. Невидимый за дверью, продолжал кричать Николай Григорьевич:

— Надругаться!.. Прийти глумиться!.. Делом рук своих любоваться!..

Успокоительное воркотанье поднялось вокруг разъяренного старика. Следом за Витольдом со ступенек сошла Тамара Игоревна. Она чуть задержалась возле него и процедила:

— Стыдно, Безценный.

После чего удалилась размеренным шагом.

Витольд помедлил мгновение. Его лицо ничего не выражало. Казалось, он не замечал, что все взгляды в церковном дворе устремлены на него. Потом он оглянулся на церковь, нахлобучил меховую шапку с «ушами» и шагнул прочь.