Книга Поздний звонок - Леонид Абрамович Юзефович

Пока мужчины курили на балконе, она резала в кухне помидоры для салата и беседовала с сыном на животрепещущую тему – о детском садике, куда ему вскоре предстояло пойти. Сегодня они с бабушкой были там на рекогносцировке, осмотрели столовую, спальню, туалет и качели на площадке. Жена Рогова спрашивала сына, всё ли он понял о своей будущей жизни. Сын уныло отвечал, что всё. А видел он, что дети там сами одеваются и раздеваются? Да, он видел. И сами застегивают пуговицы, он понял?

– Я только одно не могу понять, – сказал сын и замолчал, потому что в кухню вошел Пол Драйден, попросил повесить где-нибудь его купальные трусы, чтобы просохли.

Жена Рогова закинула их на веревку и спросила:

– Что ты не понял?

– Вот когда в садике на третье бывает компот из сухофруктов, – сказал сын, – куда дети выбрасывают косточки?

Лицо его было серьезно, всё остальное он понял. Она почувствовала, как к глазам подступают слезы, и задохнулась от ненависти к Рогову, который требовал отдать ребенка в садик. Тот, видите ли, мешает ему работать дома!

Она встала перед сыном на колени и сказала:

– Прости меня, малыш!

Он удивился. Неужели она тоже не знает, куда нужно выбрасывать эти косточки?

– Спроси у отца, – посоветовала она, – отец всё знает.

Сын ошарашенно сполз с табуретки и поплелся в комнату, где Пол Драйден, подбираясь к царевичу Алексею, уже вывел разговор на Карла XII.

Он был женат на американке шведского происхождения, но из финских шведов, поэтому кроме основных европейских языков, включая, естественно, русский, выучил шведский, чтобы общаться с родственниками жены, и немного финский, чтобы при случае поговорить с соседями родственников, тогда как Рогов с Галькевичем едва могли читать по-английски. Оба никогда не бывали за границей, а Пол Драйден в Стокгольме изучал донесения шведских послов Карлу XII и пришел к выводу, что, начиная войну с Петром, король ставил целью вестернизацию России.

Галькевич сказал:

– Вестернизация, читай колонизация.

Рогов, как всегда, с ним заспорил и кстати вспомнил исторический анекдот, опровергающий как раз ту самую идею, которую он этим анекдотом собирался проиллюстрировать.

– Однажды, – рассказывал Рогов, – Карл с войском преследовал врага не то в Польше, не то на Украине или в Лифляндии, не важно, и у шведов кончились запасы продовольствия, пришлось прекратить погоню. Тогда у всех на виду король пал с коня на землю, в бешенстве стал рвать траву, клоками заталкивать ее себе в рот и жевать. Генералы тоже спешились, подбегают к нему. Ну, скажем, те, про которых у Пушкина. Как там? «Уходит Розен сквозь теснины, сдается пылкий Шлиппенбах…» Этот Розен, значит, с пылким Шлиппенбахом подбежали, спрашивают: «Что с вами, ваше величество?» А он только мычит. Наконец отплевался и заплакал. «О, – говорит, – если бы я мог научить моих солдат питаться травой! Я был бы властелином мира!»

Галькевич злорадно засмеялся.

– Вот видишь? Викинг, берсеркер, какая уж там вестернизация! Чему он мог нас научить с такими-то идеями?

Рогов сообразил, что рассказал что-то не то. Он взял с тарелки пучок салата, сунул в рот, начал давиться, раздувать щеки, изображая бешеного короля, и жена, вошедшая в комнату вслед за сыном, подумала с ненавистью: шут, шут, шут!

– Твой сын, – сообщила она, – хочет тебя кое о чем спросить.

Сын уже чувствовал, что нечаянно угодил в какую-то важную точку. Он выступил вперед и звонким голосом объявил свои сомнения относительно косточек из компота. Рогов нежно притянул его к себе, стал объяснять, что дети собирают эти косточки в большую коробку, а весной сажают их в землю. Когда сын вырастет, зашумит во дворе фруктовый сад – абрикосы, персики, вишни, черешни.

– Перестань паясничать! – сказала ему жена.

Галькевич ухмыльнулся.

– Чему ты, собственно, удивляешься? Это вполне в духе твоего мужа, ведь он же оправдывает тех, кто хотел, поливая землю кровью, вырастить райский сад из косточек от компота.

Она сказала Галькевичу:

– Прекрати!

Пол Драйден молчал, он пытался вытащить забившуюся под диван собаку Зюзю. У нее была течка, теща Рогова натянула на нее старые трусики внука, чтобы не испачкала ковер. Зюзе казалось, видимо, что в трусах она выглядит совершенно непристойно. Пол Драйден тянул ее к себе за передние лапы, она упиралась и скулила.

– Оставьте ее в покое, – попросила жена Рогова.

Она принесла салат, еще что-то. Сели за стол, где уже стояла купленная Полом Драйденом за валюту бутылка водки. Рогов разливал, Галькевич произносил тосты – за гостя, за хозяйку, за науку. Дело пошло. Рогов вспомнил другого американского слависта из другого университета, не входившего в Плющевую Лигу. Они познакомились на международной конференции лет пять назад, и хотя говорили главным образом о Челобитенным приказе при Иване Грозном, его, Рогова, потом приглашали на беседу в известное учреждение.

Пол Драйден сказал, что правильно сделали, – этот их коллега, он с ним знаком, в Москве меньше всего интересовался Челобитенным приказом, поскольку является агентом учреждения, аналогичного тому, куда приглашали Рогова. Недавно, например, издал сборник анекдотов о Советской армии.

Рогов, заранее улыбаясь, спросил:

– А есть там такой анекдот?

Рассказать не удалось. Пол Драйден сказал, что подобными вещами не занимается, он всё лето просидел в венском архиве, изучал документы о побеге царевича Алексея в Вену в 1716 году и пришел к выводу, что царевич был вовсе не консерватором, тем более не православным фундаменталистом, как почему-то принято считать, а либералом и тайным католиком. Необходимость перемен он понимал не хуже Петра, просто в своих реформаторских замыслах думал опереться не только на западную технику, как его отец, но на сам дух Запада. К несчастью, здесь, в России, этого видеть не желают. На прошлой неделе он, Пол Драйден, выступал в институте с докладом, и один профессор, написавший о петровской эпохе три монографии, заявил: «Пил ваш царевич, извините, как сапожник». Пол ответил ему: «Вы, уважаемый коллега, может быть, не знаете, но Черчилль во время войны каждый день выпивал по бутылке коньяка, и англичане не жаловались, что ими плохо управляют».

Водка в бутылке кончилась. Галькевич вышел в коридор, пошарил в сумке и вернулся с чекушкой.

– Убери немедленно! – велела жена Рогова.

Галькевич напомнил ей, что в войну Черчилль ежедневно выпивал по бутылке коньяка, а сейчас мир. Пол Драйден молча взял чекушку и разлил на троих. Жена Рогова обреченно пошла на кухню жарить картошку. Рогов сказал ей вслед:

– Уходит Розен сквозь теснины.

Начало темнеть. Дул ветер, тополя за окнами тревожно шумели усыхающей осенней листвой.

Пол Драйден хотел продолжить разговор о царевиче Алексее, но Рогов, задумчиво пощелкивая ногтем то по чекушке, то по бутылке и сравнивая, как настройщик, тембр звука, сказал, что вспомнил сейчас одну историю, которая с ним приключилась в юности. Он тогда закончил университет и поступил в аспирантуру, но вообще-то такое могло бы случиться с любым пьющим русским интеллигентом, включая царевича Алексея, так что Полу Драйдену полезно будет послушать.