Книга Жернова истории - Андрей Колганов

– Нет уж, Виктор Валентинович, так дела все же не делаются! – ворчит Аванесов, не найдя, что возразить по существу. – Не следует вам стремиться поставить себя в исключительное положение. Вы ведь из-за своих амбиций и в АРКОСе не сработались. Нет-нет, так нельзя! Постарайтесь уж впредь такие обстоятельства исключить. Иначе нам будет трудно с вами работать вместе. Да-да, весьма и весьма трудно!

Со вздохом праведника перед лицом нераскаявшегося грешника он протягивает мне мои бумаги:

– Ступайте уж! Если бы сам Уншлихт так не нажимал… – Далее Варлаам Александрович свою мысль не развивает и, не подав на прощанье руки, демонстративно смотрит в окно. Однако мне ведь ничто не мешает быть вежливым?

– До свидания, – коротко киваю так и не повернувшемуся в мою сторону заместителю наркома и покидаю его кабинет.

К концу второго дня к командировочным документам прибавилась виза германского посольства, билет на самолет и разрешение на ввоз оружия, выданное ОГПУ. Заграничный паспорт у меня и так был. Я не только успел получить положенные мне командировочные и суточные, но и оформленный через Спотэкзак аванс на «осуществление закупок товарных образцов», который уполномоченный РВС в наркомате сам занес мне в кабинет. Теперь я уже запомнил его фамилию – это был тот самый Борис Гольдберг, возглавлявший Особый отдел заграничных военных заготовлений в Наркомвоенморе.

Но для того чтобы покончить с оформлением командировки, пришлось провести еще одну, на этот раз совершенно бессмысленную беседу. Секретарь парткома наркомата решил дать мне политическое наставление перед заграничной поездкой. Когда по его просьбе я заглянул к нему в кабинет, он разразился примитивной лекцией о международном положении. Послушав несколько минут, не выдерживаю и замечаю:

– Полагаю, что смогу прочесть подобную лекцию ничуть не хуже вас, а вернее, что и лучше. Вы сами-то хоть раз за границей бывали?

– Виктор Валентинович! – вспыхивает секретарь. – При чем тут это? Мой долг – напомнить вам о большевистской выдержке и принципиальности, особенно в трудных условиях враждебного окружения за границей!

– Считайте, что напомнили. – С этими словами поворачиваюсь и лишаю его своего общества.

Пока шло оформление документов, я попытался разузнать побольше о полетах в Кенигсберг. Это оказалось не столь сложно – выяснилось, что я буду иметь дело с нашим собственным, наркомвнешторговским детищем. Рейсы в Кенигсберг с Ходынского поля совершало смешанное немецко-русское летное общество «Дерулюфт» (где Наркомвнешторг владел 50 процентами капитала), созданное еще 24 ноября 1921 года. Техническая база совместного предприятия располагалась на аэродроме Девау в пригороде Кенигсберга – там недавно были возведены два больших ангара и расширена мастерская для обслуживания аэропланов. Самолеты авиакомпании с советскими регистрационными номерами с RR1 по RR10 – Российская Республика – принадлежали Советскому правительству и были переданы компании в счет погашения нашего ежегодного взноса.

По расписанию полет занимал восемь часов сорок пять минут. Лететь мне предстояло на одной из первых послевоенных разработок голландской компании Fokker – модели Fokker F-III. Эта машина была рассчитана на дальность полета 600 километров, поэтому лететь приходилось с промежуточной посадкой в Смоленске и Каунасе (можно было бы делать посадку только в Смоленске, но Литва не разрешила беспосадочного полета над ее территорией). Меня уверили, что полеты организованы с немецкой педантичностью: трасса обеспечена регулярными метеорологическими наблюдениями, навигационное оборудование содержится в порядке, пилоты обладают хорошей квалификацией.

Собрав вещи в свой английский саквояж, я был готов к вылету.

Глава 22

Летайте аэропланами «Дерулюфта»!

Утром в пятницу, 8 августа, на Ходынский аэродром я направился на извозчике (с которым уговорился с вечера), потому что в такую рань трамваи только начинали выезжать из депо. Да и в любом случае ехать с пересадкой на трамвае да еще самому тащиться с саквояжем от Петровского путевого дворца до Ходынского поля мне не улыбалось. Улицы в это время были еще пустынны, лишь отдельные дворники, молочники и прочий рано встающий люд изредка попадались нам по пути.

На летном поле зеленела трава, высоко в небе плыли легкие белые облачка, воздух был чистый, не насыщенный городской пылью, и дышалось легко. То со стороны Пресни, то со стороны Петровского парка доносился стрекот моторов аэропланов – взлетавших или заходивших на посадку. А в дальнем конце летного поля на травке идиллически паслись едва различимые коровки и козочки.

На поле линейкой выстроились аэропланы. Да, в прошлой жизни мне таких видеть не доводилось. Авро, Ансальдо, Ньюпоры, Де Хэвиленды – поставки доблестных союзников по империалистической войне и трофеи той же, да еще и Гражданской войны. Недавно закупленные самолеты – с полдюжины пятиместных Юнкерсов F-13 «Добролета», собиравшихся по лицензии неподалеку, в Филях, – были в явном меньшинстве. Среди этих иностранцев было несколько наших Р-1 (в девичестве – De Havilland D. H.9A), выпускавшихся велосипедным заводом «Дукс», да одиночкой затесался проходящий здесь испытания АНТ-2, который мог гордиться тем, что целиком изготовлен из алюминия.

К счастью, отправлявшееся в Кенигсберг воздушное судно, выкаченное у меня на глазах из деревянного ангара, было новенькой машиной и выгодно отличалось от разношерстной коллекции ветеранов, из коих некоторые непонятно почему не разваливались прямо на стоянке. Во всяком случае, узлы и детали, примотанные друг к другу проволокой, а то и шпагатом, были для них не редкостью, и уж большинство аэропланов пестрело разнообразными заплатками.

Пока маленькая кучка пассажиров собиралась неподалеку от нашего воздушного извозчика, я успел внимательно осмотреть самолет. Fokker F-III был монопланом с одним двигателем и имел расположенное сверху фюзеляжа довольно толстое крыло. Нос был тупым, как будто обрубленным, и на нем был закреплен двухлопастный винт. Одноместная кабина пилота была устроена таким образом, что, по моему мнению, обзор из нее оказался до крайности затруднен. Фактически это был расположенный между двигателем и крылом открытый люк, из которого торчала голова пилота, – но даже для того, чтобы пилот мог высунуть голову, в передней кромке крыла пришлось сделать выемку. Было такое впечатление, что из кабины можно было смотреть только вверх и по сторонам. И как пилот при таком обзоре может взлетать и уж тем более – садиться? Разве что высовывая голову как можно дальше вбок… В общем, довольно типичный продукт своей эпохи. Полет на таком агрегате не внушал мне большого оптимизма.

Оказалось, что сегодня машину будет пилотировать один из советских пилотов, наряду с немцами совершавших полеты по этой трассе. Молодой человек лет двадцати пяти, одетый в короткую кожаную куртку (большую кожанку на меху и теплый шлем с очками-«консервами» он нес на руке), подошел к аэроплану, сопровождаемый ирландским сеттером золотистой масти, вившимся у его ног. Летчик скомандовал ему: «Сидеть, Нэпир!» – и представился пассажирам: «Николай Шебанов». О, так это тот самый Шебанов, которого мне отрекомендовали как лучшего пилота на этой трассе, мастера точной посадки. Помнится, как раз его хвалил Маяковский, после того как они слетали вместе, а потом вдвоем с ним шатались по Кенигсбергу. Николай имел, несмотря на молодость, уже солидный опыт полетов – его обучение началось еще в 1918 году в Московской школе летчиков (куда он, между прочим, поступил по прямой протекции Ленина).