Книга Жди меня, когда небо окрасится в розовый - Марат Маратович Мусабиров

попятился назад. – Уйди! Я тебя не знаю и знать не хочу!

– Рэй… Мне вообще-то обидно.

– Плевал я на твои чувства! Плевал! – И рванул прочь со свалки, прочь от подделки своей возлюбленной.

«И всё же ты должен соображать, что та, кого ты помнил, и та, кого ты испугался, – один и тот же человек».

Этот голос, тяжелый и резкий, прозвучал у меня в ушах так, что резануло слух.

– Какого черта ты ответил только сейчас?! – взвизгнул я, пока бежал до остановки. – Сгинь, слышать тебя не желаю!

«Тебе сложно принять всё это».

– Исчезни, дьявол!

Он умолк, а я тем временем добежал до автобуса, который очень удачно стоял на остановке, словно только меня и ждал. Запрыгнув в него, я сел как можно дальше от водителя, в самый зад, и не с ходу почуял дрянной колхозный запашок. Людей почти не было. Помимо меня – старик с длинной седой бородой, читающий какой-то фолиант, и парень лет шестнадцати, громко слушающий музыку в наушниках. Он сидел впереди меня, и я отчетливо слышал крик Честера Беннингтона, что изливал Faint. Можно было бы подметить символичность этой композиции в данный момент, но она тесно сплеталась с лицом, которое я так силился забыть в те минуты, так что мне было впервые зябко от хорошей музыки.

Со лба лился пот, тяжелое дыхание разносилось по салону. Автобус тронулся в путь, в город я приеду еще не скоро. Было время, чтобы сквозь слезы переварить всё, что произошло. Но думать совсем не хотелось. Охота было переместиться в темнющий вакуум и остаться там навсегда. Я решил, что домой сразу не вернусь. «Мне нужно проветриться, мне нужно проветриться, мне нужно…»

Поездка была невыносимой. Сиденье оказалось таким жестким, что чудилось, будто я сижу на малюсеньких металлических иголках и они невероятно медленно протыкают ткань моих джоггеров и пытаются добраться до кожи. Форточка была закрыта – это тоже давило на мою нервную систему. Свежий воздух мне явно не помешал бы. Не надышался еще по пути.

Да, депрессию как рукой сняло, но это был лишь временный эффект. Очевидно: наступит вечер этого же дня – и пиши пропало. Ведь то, что случилось на свалке, – несомненно, сильнейший удар из всех, что я испытал. Разумеется, все переживания накроют меня одной большой снежной лавиной, в которую в одночасье превратится ком из прошедших мук. И я сомневался, справлюсь ли. Что будет завтра, нет, через полчаса-час – я понятия не имел. Мне было неимоверно страшно.

От безумных сердечных треволнений всю дорогу в город я чесал кожу на руках, шее, лице… О, как хотелось забыться, как хотелось улететь далеко-далеко, но я всё еще оставался в чертовом смрадном автобусе, с глухим любителем орущих мужиков и угрюмым дедом-некромантом. Можно было бы нервно посмеяться, да мне было не до смеха. Я отсчитывал секунды до приезда в родные края.

Наконец двери распахнулись, и я выпрыгнул в город. Вроде самую малость успокоился. Только стоило это заметить, как мной овладела прежняя тревога. Колени задрожали, меня качало, но не тошнило. Словно я превратился в полую куклу и во мне не осталось ни эмоций, ни чувств, ни мыслей, ни инстинктов. Какой-то незримый кукловод тянул нити, и конечности моего тела двигались независимо от меня. Хотя я всё понимал: и то, куда иду, и то, что я действительно куда-то иду. Куда именно – не важно, важен сам факт передвижения. Не стою на месте – и хорошо. Вокруг так много происходит, и среди всего этого будничного хаоса я – как маленькая букашка. Никто не знает, что со мной. Никто и не подозревает. Да и не хочет – всем всё равно.

В один момент я начал чувствовать свое тело. Хоть руки-ноги по-прежнему двигались неуверенно, я мог контролировать их. Я шел. Шел и озирался. «Как же много всего. Как много машин, людей, витрин, рекламы – и от всего так мутит! Мир – кругом, и я уже бегу. Жалкое зрелище»[47].

«Это только подтверждает мою слабость, – проносится в голове, но нет никакой уверенности, что это действительно мои мысли. – Только и могу, что убегать. Плыву по жизни, как бревно по течению. Моя жизнь… она разрушена. Все мои старания, все мои страдания – всё зря! Всё, абсолютно всё! Никого больше не осталось: ни Гарри, ни Кристофера, ни Адама, ни… Мирай. Теперь я один. Навсегда один. Что мне делать дальше? Кто протянет руку, если моя уже ослабла? Помогите, кто-нибудь!»

Никто не замечал юношу, что бежал стремглав по улице и плакал. Ни автомобилисты, ни прохожие, ни даже животные. Как будто я пытался кричать. Нет. Все мои мольбы о помощи – лишь в собственном сознании. Да, внешние признаки указывали на мое состояние, но кому какое дело? Ветер постоянно подталкивал меня сзади и как будто бы шептал: «Кричи, ну же! Кричи!» И правда, надо было покричать, покричать навзрыд – так, чтобы весь воздух был изрыт криками; так, чтобы все вокруг знали, что́ сжигает мою душу. И мне очень хотелось, но что-то сдерживало. «Нормы приличия, какой-то уличный порядок, люди? Да чихал я на них! Сам не знаю, почему не могу позволить сердцу покричать, хоть ему так хочется!..» Еще никогда меня не поглощало такое чувство заброшенности и отрешенности. Я продолжал спешить в никуда, попутно проклиная себя и весь мир – и в то же время бесплодно прося у этого мира о помощи.

День уже подходил к своему завершению. Тлеющий закат почти утонул за горизонтом, сумерки заполнили город – и тут же он осветился. Помимо билбордов и магазинных витрин с ресторанными, вдоль сонной улицы рядами двойные фонари изливали рыжеватый свет, придавая померкшим зданиям такой же оттенок. Народа меньше не становилось. Наоборот, самый час для возвращения по домам. А я продолжал оставлять всюду свой след и, судя по всему, собрался оставить его в каждом уголке этого безучастного города.

В какой-то миг начался небольшой снегопад. Недели две назад я бы сказал о нем, что он романтичный. А теперь мне до лампочки. Я просто несся куда глаза глядят. И враз споткнулся и повалился на землю. Холодную, мягкую благодаря тонкому белому слою. Вставать я не спешил. Полежал с полминуты и, как внезапно перестал слышать шум, поднялся. Огляделся – вокруг никого. Ни единой души. Пусто. Город осиротел. Света тоже не стало. Всё погасло. Мгла окружила меня со всех сторон. Никаких признаков мегаполиса, кроме высоток и конструкции улиц. Даже автомобили исчезли. Не слышно ни звука. Абсолютное одиночество.

Только спустя некоторое время, побродив по темным окрестностям, я заметил, что снежинки падают не так, как должны. Вернее, они совсем не падают. Они планировали наоборот – с земли в пепельное небо, точно пленку