Книга Неудобные люди - Ярослав Жаворонков

случай на стройке, он сухими салфетками удалил остатки извести, промокнул места ожогов, наложил повязки, вколол обезболивающее, устало говоря, что нужно не в травмпункт, а в больницу, вообще-то сильные повреждения, особенно беспокоит глаз. Врач промокнул Жене глаз тампоном, промыл – а что еще делать? Так вот, особенно беспокоит глаз, это очень, очень нежные ткани, вам нужно в больницу как можно скорее, вызовем «скорую», да боже ж ты мой, что вы упрямитесь, у нас нет даже сульфацетамида, да хоть динатриевой соли, хотя и вряд ли она уже поможет, я ничем не могу помочь, может дойти до перфорации роговицы. Че? Глаз вытечет, и вы ослепнете, вот че.

Женю это не интересовало. Боль ослабла, закруглилась, увяла сама в себе. Он не слабак. С пяток лет назад прогулял со сломанной рукой неделю, и ничего, только потом гипс, а удар держал так же крепко, только болело под локтем. Женю это не интересовало, его теперь интересовал пизденыш, которого надо было отмудохать. Он встал с кушетки, но голова закружилась. Ладно, до пизденыша доберется завтра, а сейчас домой, спать, в старую задрипанную однушку, что осталась от бабки и сейчас сдавалась за пятнадцать касов. Ну, съемщиков легко можно было выгнать, это его не сильно беспокоило, вообще не беспокоило, только бы доехать, пожалуй, можно взять попутку.

– Я вам вызываю «скорую»!

Не обратив внимания на врача, который потянулся к стационарному телефону на столе, Женя встал и подошел к зеркалу. Приподнял повязки, по очереди в разных местах.

– Что вы делаете? Их нельзя снимать! Рано!

Правый глаз уменьшился и наполовину сложился, радужка потускнела, а вокруг нее всё было красным и серым, всё лицо было красным и серым, и шея, и грудь в разрезе порванной майки, на роль в ужастике его бы взяли вне кастинга и сэкономили бы на гримере.

– Не надо «скорой». Я сам, – пошел к выходу.

– В общем-то я вас не особо спрашиваю. – Врач плечом прижимал трубку, а в руках держал ручку со стикерами. – Ситуация прямо из ряда вон. Я же объяснил про глаз… Алло? Да, это Гайнудченко, одиннадцатый. Давайте сюда наряд. Нет, но серьезно. Да. Угу, гу, – прижал трубку динамиком к халату и посмотрел на Женю: – У вас полис с собой?

Тот подошел к столу и опустил тяжелую руку на рычаг телефона. Пыхтел, хотя в горло-то ничего не попадало.

– Не надо. «Скорой». Я говорю.

– Пишите отказ! – Мужик злобно зыркнул и бросил трубку. Следующие его слишком для Жени быстрые, как водный всплеск, движения слились в одно. Наклон, нижний ящик, хлоп, бумажка, брошенная ручка, всё расплывчатое. – Пишите отказ! Я не хочу потом сесть из-за вашей… из-за всего этого, ну?! Пишите!

– Что писать… – Женя обрушился на стул и наклонился над расплывающимся листком.

– Бланк заполняйте. Я такой-то, данные паспорта такие-то, дата – шестнадцатое.

Взгляд метался по листку с информированным отказом от госпитализации, прыгал с бессмысленного абзаца на абзац, с поля в таблице на кривую прочерков.

– И вот тут подпись, – раздраженный врач тыкал пальцем в угол листа.

Настоящим подтверждаю (да подтверждаю, подтверждаю) добровольный отказ от госпитализации по причине: не нуждаюсь. Дата, корявая подпись, съехавшая строка.

– Чýдно, – бросил мужик и как-то странно одернул халат. – Теперь можете идти.

Женя поднялся и прошел до двери. Кабинет покачивало, как покачивался мир после аттракциона в старом парке в детстве, как после литра в лучшие годы, а теперь после шестисот-семисот.

– Интересно, все вы с этой фамилией такие упертые? – сзади, сзади.

– А?

– Фамилия, говорю, редкая. Был у меня тут один, пару месяцев назад, тоже отказывался.

Женя хмыкнул, не задумываясь над словами доктора.

– А вам ведь повезло, – крикнул тот почти исчезнувшему Жене. – Могло и в горло попасть, и в легкие!

– О да, – бросил Женя, захлопывая дверь. – Я везучий, епт.

Закрыв дверь, Макс опустился на пол и долго сидел, сжимая в руках молоток. Квартиру схлопнуло тишиной, был слышен только выдыхаемый в медицинскую маску воздух.

Через неопределенное время Макс поднялся и пошел в кухню. Опрокинутая табуретка, покосившийся стол, на нем недоеденный ужин, приборы и разбитый стакан. Что-то со стола и столешницы валялось на полу – досочки, чайник, таблетки и что-то еще упало, когда урод бодался, толкал пасынка и врезался во что ни попадя. Макс зашел в туалет, вернулся с двумя рулонами бумаги – серой, наждачной – и начал убирать. Вытер стол, пол, столешницу, табуретки, на всякий случай плиту и дверцы шкафов. Везде что-то оказывалось – не известь, так пыль. А рисковать было нельзя, к извести нельзя прикасаться, и уж тем более мочить, наглядный урок химии был вот полчаса назад. Макс только сейчас заметил, что очки запотели. В этом хоть и кустарном, но всё же обмундировании он ощущал себя ликвидатором Чернобыльской аварии, химиком бригады специального назначения из сериалов и игр. И ему это нравилось. Он уже не волновался. Уже внутри всё стало ровно. Содержимое тарелок и кружек он спустил в унитаз, саму посуду вымыл, протер все поверхности влажной тряпкой, тряпку выбросил, перчатки, маску выбросил тоже, пакет завязал, отнес в прихожую. Теперь им с матерью жить вдвоем, и ничего не должно отравлять им жизнь, и никто. Хотел пойти выбросить мусор в бак во дворе, но решил, что сегодня лучше не выходить, вдруг урод еще там. Только убравшись, он о нем вспомнил как о реально существующем во Вселенной теле. Он выглянул в окно в кухне – оно выходило во двор, куда выплевывал людей подъезд. Двор был спокоен. Пара человек куда-то шли. Ни тела, ни полиции, ни любопытных зевак. В двери тоже никто не ломился, не слышался крик: ТРУ-У-УП, а ведь в их безлифтовой пятиэтажке за это время точно кто-то поднимался или спускался. Значит, можно выдохнуть. По крайней мере, пока.

Кухня, став более-менее опрятной, скованно улыбнулась Максу. Да, ты права, решил он. Послушался и вышел в коридор. Дверь в спальню оказалась заперта.

– Мам? – Всё было так тихо, что стало страшно. – МА-МА! – ну не станет же она… не стала же она…

Хлипкая дверь прыгала и дергалась. Не выбивать же ее. Мама! Мама?..

– Уходи, – донеслось глухое.

– Мам, открывай, он ушел! Мы теперь без этого придурка жить будем.

– Уходи-и, – плача слышно не было, но, услышав голос матери, Макс понял, что по ту сторону двери плач происходит вовсю. Ну что уходи, ну что уходи-то!

– Открой мне, – негромко, но настойчиво.

Через несколько секунд она открыла. Еще столько же молчала и смотрела на сына, в сына,