Книга «Что есть истина?» Жизнь художника Николая Ге - Владимир Ильич Порудоминский

художника – вещи несовместные.

Ге учил молодежь приходить в искусство со своими идеалами, потому что верил ей, верил в неизбежность и правоту будущего.

В начале девяностых годов в Товариществе передвижников шел большой и резкий спор о приеме и правах молодых членов. Даже заслуженные художники старшего поколения стояли за то, чтобы ограничить права молодежи. Ге поддерживал ее самоотверженно и безоговорочно. Когда страсти несколько улеглись, состоялся традиционный обед Товарищества. Ге и Маковский произнесли речи. Поленов сообщает: «Ге сказал, что он радуется, что наше общество благодаря молодежи идет вперед и чувствуется свежая в нем струя. А Маковский выразил убеждение, что общество наше, несмотря на новые молодые и свежие силы, вошедшие в него, осталось… сплоченным товариществом».

До чего же много заложено в два эти словечка – «благодаря» и «несмотря на»!..

Удивлялись, что Ге с его высокими и очень личными требованиями к искусству смело принимал начинающих художников – тех, чьи первые шаги вызывали критику и просто неприязнь его именитых современников. Удивлялись даже, как это Константина Коровина вдруг Ге больше всех понял и оценил.

А удивляться-то, собственно, нечего. Чего другого ждать от художника, который после сорока лет работы назвал хламом все, что накопил. Не будь этих сорока лет, он не смог бы прийти в искусстве к тому, чем закончил жизнь. Но сам он не желал об этом думать. «Другие по живому следу пройдут твой путь за пядью пядь», – писал поэт. Сам Ге остро вглядывался в каждую новую картину на выставках, в каждый собственный мазок – искал сегодняшнее, ради которого он обязан и счастлив был отказаться от хлама. Для него эти сорок лет не база, не итог, не гордость – помеха. Ему не надо прошлого, чтобы за него держаться, – он всегда готов начать сызнова. «Как дитя».

Он всю жизнь – начинающий.

Молодой художник Николай Ге.

Мудрец и дитя

Чьей рукой написан портрет старухи Марии Павловны Свет, написан, по преданию, за несколько часов до ее кончины?

Рукой мудреца, постигшего неизбежность смерти? Или рукой юноши, для которого смерть далека и почти невероятна, – он присматривается к ней с безжалостным интересом и тревожным трепетом первого узнавания? Может быть, рукою мудреца, начавшего, как дитя?..

Кто, как не мудрец, много размышлявший и скорбевший о смерти, мог заметить эту невыразимую муку в успокоенных и наполовину ослепших глазах, прочитать эту последнюю думу, застывшую, словно забытую в скорбно поднятых бровях, передать эту неумолимость угасания.

Кто, как не дитя, как не юноша-художник, мог, волнуясь, ухватить удивленным, свежим взглядом эту землистость лица, со лба и у скул уже подернутого серым, этот слишком заметный нос, эту неподвижную тяжесть морщин, остановившихся, как останавливаются волны и круги на воде, снятые на фотографию, эту сверкающе-чистую белизну кружевного чепчика и шейной косынки, белизну, уже отдающую саваном.

Ге полчаса какие-нибудь писал лицо Марии Павловны Свет. Сколько же надо было пережить и в себе нести, какой открытый, свободный, не застланный хламом взгляд иметь, чтобы за полчаса на торопливо схваченном небольшом куске холста запечатлеть огромное и таинственное, страшное и неизбежное событие в жизни – смерть.

Портрет Марии Павловны Свет написан в 1891 году. В этом году умерла Анна Петровна. Умерла в ноябре – месяце, который она не любила и которого боялась. Она постоянно болела в ноябре: простужалась, у ней шла кровь носом.

Последний год Анна Петровна была необычно тихой, смиренной даже; не смеялась над мужем и не сердилась на него. Объясняла: когда Николай Николаевич занят картинами, дома мир и покой. А его мучили предчувствия. Ему было страшно, как перед грозой.

После смерти Анны Петровны ему уже казалось, будто и рознь их «в некоторых вещах» была внешняя – «хотелось быть еще ближе»… Тут есть истина: всякий спор в конечном счете ведется для того, чтобы прийти к общему. Но споры оборвала не жизнь Анны Петровны – смерть. Горе списало обиды. Ге не злопамятен. Теперь спорить не с кем, а забот Анечкиных, ее замечаний в мастерской, ее «прокурорских» суждений, даже насмешек ее не хватает. Ге после смерти Анны Петровны (как Толстой после смерти самого Ге) пришел к мысли о связи любви и смерти – смерть открывает подлинную меру любви. Николай Николаевич говорил об этом Софье Андреевне, но та понимала его по-своему; в письме к Льву Николаевичу она пересказывала его слова, как вариации на тему – «имеем, не храним, а потерявши, плачем».

Ге тяжело пережил смерть Анны Петровны; родные, однако, вспоминают: он был жалок, но не убит. Речь не о кратковременности горя. Ге до последнего дня тосковал без Анны Петровны, выполнял какие-то ее заветы, которые, будь она жива, возможно, и не выполнял бы. Но он не был убит, духовно не был уничтожен, страх смерти его, старика, не парализовал.

Конечность жизни ему открылась, открылась неизбежность собственного конца; но он не испугался, он даже просветлел еще больше: он еще лучше понял – не во имя короткого и случайного плотского существования человек живет на Земле.

После похорон Анны Петровны он тяжело переболел инфлюэнцей, три дня лежал, а еще через три дня, едва волоча ноги от слабости, приполз в свою мастерскую. Написал, «по завету Анны Петровны», копию с «Что есть истина?» и вскоре с головой ушел в «Суд синедриона». В эти дни Ге в одном и том же письме сообщил старому другу о смерти Анны Петровны и поздравил друга с рождением сына: «…пусть растет на служение человеку, свободе и добру…» И в следующем письме как бы объяснил: «Человек, пораженный горем, узнает смысл своей жизни».

Как и многие старики, живущие среди природы, Ге любил сажать деревья. Наверно, думал: вот он умрет и картины его, быть может, умрут, а деревья останутся, вырастут; внук услышит их приветный шум и о нем вспомянет. Внуку своему (сыну Петруши), Николаю, которого дома звали Кикой, он подарил старинный стакан. Когда-то самому Ге этот стакан подарила его бабушка, и он пил из него полвека. В этом естественном подарке, принятом во многих семьях, также угадывается мысль о смене поколений.

Ге похоронил Анну Петровну не на кладбище – в глубине сада, под деревьями. Скоро и его там положат. В нетрадиционном выборе места похорон чувствуется нечто важное, знаменательное для Ге. Он и раньше поговаривал о том, что человек не умирает, – просто частицы, из которых он состоит, образуют новую комбинацию. После смерти жены Ге подолгу бродил по