Книга Александр Яковлев. Чужой среди своих. Партийная жизнь «архитектора перестройки» - Владимир Николаевич Снегирев

раз и навсегда формы.

Все это отразилось и на докладе генерального секретаря, и на выступлениях делегатов съезда. Доклад, как потом не без сожаления вспоминал Александр Николаевич, был напичкан банальностями. Опять бесконечные ссылки на Ленина, заверения в верности «большевистскому духу», снова набивший оскомину тезис, что «основное содержание эпохи — это переход от капитализма к социализму и коммунизму». Правда, по мнению Яковлева, «эти глупости были не только данью партийной инерции, но произносились и для того, чтобы замаскировать ключевую фразу доклада. Она звучит так: „Трудно, в известной мере как бы на ощупь, складывается противоречивый, но взаимозависимый, во многом целостный мир“»[165].

Эта фраза явно принадлежит самому Александру Николаевичу и отражает его последующую, неоднократно выражаемую в разных формах приверженность глобальному сознанию.

Яковлев полагает, что слова о «целостном и взаимозависимом мире» как раз и носили принципиальный характер, означали отход от привычных марксистских догм, установок на классовую борьбу и мировую революцию, ставили под сомнение неизбежность борьбы двух систем.

Став членом Политбюро, А. Н. Яковлев сразу привлек к себе внимание советских и зарубежных журналистов. За его спиной — А. Е. Смирнов. [Из архива А. Смирнова]

Но тогда, на съезде, мало кто обратил внимание именно на эти слова.

Как и в прежние времена, в нужных местах, например при упоминании Ленина, при выражении верности «незыблемому курсу партии», звучали бурные аплодисменты, съезд проходил в старых добрых традициях.

Много говорили про ускорение социально-экономического развития, хотя никто толком не понимал, за счет чего такое ускорение может произойти. Конечно, едва ли не каждый выступающий, как было положено, подчеркивал авангардную роль рабочего класса, хотя и это тоже давно стало всего лишь лишенным всякого смысла заклинанием.

Еще Яковлеву удалось отстоять в докладе тезис о развитии гласности, написанный лично им. Этот кусок трижды прерывался на съезде аплодисментами. «Если бы знали делегаты съезда, чему они аплодируют, знала бы номенклатура, что подписывает себе смертный приговор, то бы… Но нет, не поняли. Иными словами, сладко проглотили, да горько выплюнули»[166].

И новая редакция программы партии отражала двойственный характер ситуации. С одной стороны, с другой стороны… В итоге был принят документ, который декларировал «дальнейшее продвижение советского общества к коммунизму на основе ускорения социально-экономического развития страны». То есть опять абракадабра, славословия, пустота.

Съезд был благочестивым, проходил по всем правилам партийной рутины. Слова, слова, одни слова. Приветствия, подарки, песенки пионеров и октябрят. И года не прошло, как осудили пустословие, а оно, это пустословие, снова полилось через край. По прежним стандартам: сказать обо всем, но ничего конкретного. Продолжали подсчитывать, сколько и кому посвящено строчек в докладе — молодежи, женщинам, ветеранам, рабочему классу и т. д. Все по старым нормам[167].

В кулуарах съезда делегаты из регионов, соратники по ЦК говорили о накопившихся проблемах откровеннее, называли вещи своими именами. Но, выйдя на трибуну, становились словно другими людьми, в них будто бы выключалось все человеческое и, напротив, включалось заложенное в гены еще со сталинских времен — рапортовать об успехах, клясться в верности заветам, ни на шаг не отходить от кондового текста, утвержденного и заверенного профильными отделами ЦК.

Сам Яковлев признавался, что уже тогда и с его стороны, и со стороны других «перестройщиков» имело место явное лукавство, они понимали, что на пути реформ надо действовать с крайней осторожностью, тщательно обдумывать все публичные заявления с точки зрения их возможных последствий. Они прекрасно сознавали всю закостенелость партийного аппарата, видели, что излишняя торопливость может вызвать нежелательные реакции и в итоге загубить все дело.

Поэтому «каждый раз приходилось действовать осторожно, придумывать наиболее эффективные ходы, постепенно приучая общественность к нормальному восприятию нового, необычного, неординарного, не всегда совпадающего с казенной установкой. Парадоксально, но за гласность надо было воевать порой тайно, прибегать к разным уловкам, иногда к примитивному вранью»[168].

На состоявшемся сразу после съезда пленуме А. Н. Яковлев будет введен в состав Центрального комитета партии и избран секретарем ЦК. Хотя в руководящих органах партии существенных изменений тогда не произошло, и в этом Яковлев видел большой просчет Горбачева.

Итак, в марте 1986 года Яковлев поднялся еще на одну ступеньку номенклатурной лестницы. С полагающимся теперь новым пакетом привилегий: вместо «Чайки» автомобиль ЗИЛ, обязательная личная охрана из сотрудников 9-го управления КГБ СССР, новая куда более просторная дача с обслугой (из числа тех же сотрудников «девятки») и комендант, отвечающий за службу всех этих сотрудников. Комендантом стал А. Е. Смирнов, майор КГБ, секретарь парторганизации отдела, в котором проходил службу.

Как считал сам Александр Ефимович, именно последнее обстоятельство и повлияло на то, что начальство, выбирая из всех других кандидатур, приставило к Яковлеву именно его. Хотя сначала, когда парторга вызвал «на ковер» непосредственный начальник, его попросили назвать кандидатов для работы с неким новым секретарем ЦК. Майор, подумав, перечислил несколько фамилий, причем его собственная кандидатура тогда не обсуждалась. Да и фамилия Яковлева не называлась.

Закончив разговор, Смирнов сел в служебный автомобиль и отправился в правительственный аэропорт Внуково-2 по служебным делам. Там его застал звонок того самого генерала: «Когда закончишь дела, давай обратно в Кремль». А там, в здании, где сидело руководство «девятки», его ждал сюрприз. Начальник сразу взял быка за рога: «С завтрашнего дня будешь работать с Яковлевым, его избрали секретарем Центрального комитета».

Об «архитекторе перестройки» он тогда имел смутное представление, хотя однажды, еще за три года до этого назначения, побывал у него дома. Дело было так. В 1983 году в Москву приехал бывший канадский премьер П. Э. Трюдо. Он выразил желание встретиться со «своим старым другом Сашей Яковлевым». Вот и поручило начальство из «девятки» своему молодому офицеру немедля разыскать в Москве Александра Николаевича, предупредить его о возможном визите канадского гостя. Ясно, что Смирнову не составило особого труда узнать, где живет директор ИМЭМО, затем приехать к нему на квартиру. Самого хозяина он, правда, не застал, зато все передал через Нину Ивановну, то есть приказ своего командования выполнил.

И вот теперь поступил новый приказ: обеспечить безопасность и комфорт для новоиспеченного секретаря ЦК КПСС.

Видимо, они там у себя все взвесили, поняли, что Александр Николаевич будет не просто секретарем, что у него большое политическое будущее, а потому надо поставить к нему проверенных, надежных людей.

Я тогда был парторгом, закончил юрфак МГУ, пятнадцать лет прослужил в «девятке», имел звание майора, то есть подходил для такой работы.

На следующий день утром захожу в