Книга Доброе слово - Эва Бернардинова

повесила трубку. Почтмейстер последовал ее примеру. Потом, переключив все каналы телефонной связи на город, запер контору. Из сеней, стоявших против почты, они с Матвияком вынесли новенький телевизор.

* * *

Как это бывает в горах, солнечная погода продолжалась недолго. Около трех часов поднялся ветер, и небо вновь заволокли тяжелые облака. Мгновенно стемнело, и мир словно уменьшился. Опять повалил снег. Скрылся из виду синеватый лес на холме, исчезла занесенная снегом дорога на косогоре, а домики на противоположной стороне деревенской площади едва виднелись, превратившись в неясные силуэты.

Гаеку повезло. Он успел вернуться еще до того, как метель разыгралась по-настоящему. Теперь он стоял у раскаленной печи, ощупывая казенную шинель, повешенную у плиты, и хмурился. От шинели к потолку поднимался пар.

— Ну ты, брат, это брось! Не дело портить настроение перед Новым годом…

Почтмейстер достал из стола чистый бланк и положил его перед собой.

— Говорю же тебе, если ты и впрямь кому-то передал денег, их обязательно вернут. Я-то своих знаю.

— Да, как же, вернут, — возразил Гаек. — Что-то не похоже. Если бы хотели, то сразу и отдали бы.

— А может, тот, кому ты дал лишнее, этого еще не обнаружил.

— Да ведь я потом снова обошел всю деревню! Дом за домом! И всяк божился, что получил ровно столько, сколько положено!..

Зазвонил телефон, и почтмейстер поднял трубку.

— Да, — сказал он, — минуточку. — Подключив штифт к телефонному пульту, он снова взял ручку.

— Тащишься к ним по колено в снегу, а они тебя за это надуют да еще и облают! Знаете, что мне сказал старый Янда: «Щто это за поядки, ты щто это сегодня так пожно?!» — передразнил Гаек шепелявый голос старика, посасывающего трубку.

Он передразнил старика так похоже, что почтмейстер невольно расхохотался.

— Да разве можно всерьез обижаться на такое; кто знает, каким в его годы станешь ты и что тебе взбредет тогда на ум.

Гаеку было, однако, не до смеха. Он злился.

— Как ни крути, а я дал маху, — проговорил он.

— Как это?

— Да с этим медвежьим углом. Я-то думал, здесь бог весть какая благодать.

Почтмейстер посерьезнел. Отложил ручку.

— А что на самом деле тут… жить невмоготу?.. — тихо спросил он и продолжал: — Ну да, тут и метели случаются, у здешних стариков вечно какие-то придирки, а сам ты обсчитался на пару сотен… верно я говорю?

— Но ведь это же правда? Что я-то с этого имею? Ну скажите! Что я-то выгадал?

— Не знаю, что ты с этого имеешь… А я здесь вот уже двадцать лет… — Почтмейстер не договорил.

Было тихо, лишь метель хлестала в оконное стекло и завывала в трубе.

— Когда мне сказали, что сюда пришлют молодого парня, я обрадовался, — помолчав, продолжал почтмейстер, — думал, что за тот год, пока я еще не ушел на пенсию, он осмотрится, попривыкнет, пустит корни, потом возьмет мое дело в свои руки, и люди не заметят, что на почте что-то изменилось.

— Люди! Людям наплевать, кто приносит газеты, — взорвался Гаек.

— А вот и не так. Вовсе не наплевать. Потому что любую работу можно делать, по меньшей мере, двумя способами: либо хорошо, либо плохо. Даже самую обычную.

Опять зазвонил телефон.

— Да, — сказал почтмейстер, подняв трубку.

— Для кого? — переспросил он, и голос его изменился. — Ясно, сейчас приму. Секундочку! — Он схватил телеграфный бланк. — Так, давай, — снова бросил он в трубку.

А Гаек тем временем продолжал:

— Люди всегда думают только о себе. До других им дела нет. Вот и я теперь буду поступать так же. Никаких тебе билетов спортлото, никаких бандеролей, никаких одолжений, в общем ничего такого. Баста!

— Так, порядок, — ответил почтмейстер в трубку. — Да, конечно… спасибо, и тебя с наступающим.

Потом он переключил штифт на центральном пульте и набрал номер. Посмотрев на Гаека, сказал:

— Что-то не отвечает…

— А вы что, звоните в эту Обираловку?

— В Самоты. Пока еще эта деревня называется так.

— Не дозвонитесь вы туда, потому что за деревней на холме порваны провода.

— Провода?

— Да. Там упало дерево.

— Вот это уж совсем некстати, — проговорил почтмейстер и положил трубку. — Совсем, брат, ни к чему.

— А что такое?

— Телеграмма… Вондраковой… Из больницы… — Он в упор посмотрел на Гаека. — Что же с ней делать?

— Не знаю, что вы с ней будете делать, — отрезал Гаек, — я свое отработал и пойду домой.

Он начал натягивать шинель.

Почтмейстер стремительно выбежал на деревенскую площадь, где бушевала метель. И хотя стены домов сдерживали немного порывы ветра, почтмейстер с трудом продвигался в нужном направлении. Пробиваясь сквозь снежную завесу, он не переставал думать о Гаеке. Перед глазами стояло его сердитое лицо, и почтмейстеру было грустно, Наконец, он увидел освещенное окно.

Тракторист Ржегак был несколько удивлен, распознав в снеговике, настойчиво требовавшем впустить его в дом, почтмейстера.

— Что скажете хорошенького? — спросил он, предчувствуя, что ничего «хорошенького» он не услышит.

— Да вот пришел спросить, не отвезешь ли в Самоты.

— Я?! — ужаснулся Ржегак. — Что это вы надумали?

— Нужно вручить телеграмму.

— Прямо сейчас? — опять задал вопрос Ржегак, чтобы затянуть разговор. Про себя он уже решил, что никуда он не поедет, и теперь лихорадочно подыскивал подходящий повод, чтобы убедить почтмейстера, что ехать он не может вовсе не потому, что ему не хочется, а в силу объективных и веских обстоятельств.

— Даже если ты поедешь на самой малой скорости, часа через два мы вернемся.

— Но у меня нет цепей, — возразил Ржегак, — без цепей по такому снегу с места не сдвинешься. Знаете, какая у меня лысая резина на колесах. Да, честно говоря, я бы и с цепями не рискнул. А знаете, какие заносы в горах? Да, вот если бы гусеничный трактор. Он, пожалуй, прошел бы. Если дело не терпит, идите к Малеку.

С тех пор как от него ушла жена, Малек жил совсем один в ветхой лачуге на краю деревни. И с тех самых пор почтмейстер к нему не заглядывал и теперь убедился, что изнутри изба выглядит так же неприглядно, как и снаружи. С потолка кухни на перекрученном проводе свисала голая лампочка. Возле остывшей плиты — деревянный чурбан с воткнутым в него топором. Замызганный пол, расшатанная железная кровать, обшарпанный буфет с раскрытыми створками и выбитыми стеклами, два стула, стол. На одном из стульев, облокотись рукой о стол и уронив на нее голову, сидел Малек. Другая его рука плетью свисала вдоль тела. По полу были рассыпаны осколки стакана, и валялась пустая бутылка.

Постояв минуту, почтмейстер подошел к столу, взял Малека за