Книга Красная точка - Дмитрий Бавильский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вася сидел оглушённый: вся история Кручёных у него совсем под другим углом высветилась, мгновенно прояснив многолетние затыки и пробуксовки. Да ещё и подробности эти, не пожалела Софа ни Катю, ни Васю, выложила всё подчистую. Хотя, конечно, ежели в девичьих исповедях покопаться, то можно ещё пару оглушительных баек вытащить, но, чу, до следующего раза. Они на следующий задушевный кризис сгодиться могут.
Потом, когда снова стихами Пушкина занялись («Подъезжая под Ижоры, я взглянул на небеса…»), его нисходящими интонациями, Вася подсобрался и в себя пришёл, как же, говорит он Софе, внутренне поеживаясь, Мурина жалко, скала-человек, пошли б ему навстречу, особенно перед поездкой в Москву, иначе кто вам станки да декорации грузить будет, уж не Корецкий ли с Тецким (нарочно ренегата Тецкого вспомнил, который давно в Свердловскую область эмигрировал, чтобы сложность момента подчеркнуть) корячиться станут?
– Вася, ну какой из Мурина Шариков, ну сам подумай.
– Да я подумал, Софья Семёновна, обаятельный такой дуралей, добродушный и шкодный. Такой себе школяр.
– Школяр? Ты, Вася, совсем не понимаешь, да? Ни про старого совка, ни про нового хапугу-обывателя, которого, кроме «Амаретто» и оливок с анчоусом, ничего не интересует? Мы эту антропологическую катастрофу, свершающуюся на глазах, бичевать должны, а не сопли и сироп на кулак наматывать. Покой нам только снится. Ты меня извини за прямоту, но из Мурина такой же Шариков, как из тебя. Ты же не будешь спорить, что не подходишь на эту роль?
– Отчего же не буду, очень даже буду. Я считаю, что вполне потянул бы Шарикова, просто так устроен, что не могу этого требовать. Меня устраивает любой расклад, я в любой ситуации способен найти плюсы. Более того, вам скажу: у меня есть автоэпитафия. Знаете, Софья Семёновна, я хотел бы, чтобы на моём могильном камне начертали мой девиз: «Не очень-то и хотелось».
С.С. посмотрела на Васю так, точно видела его впервые или только что разглядела. Вася видел, как движутся под бугристым лбом режиссёрские мысли, подобно облакам в окне, пробегая перед зрачками.
– Ну ты, Вася, прямо вылитый Жорж…
– Бенгальский? Над «Мастером и Маргаритой» думаете?
– Жорж – это кличка Григория Александровича Печорина. Кажется, лучшего претендента, чем ты на его роль в нашем «Полёте», не найти.
– Ну да, ведь Андрей Корецкий для него явно староват.
Софа оценила шпильку, потому промолчала.
– Торжественно клянусь тебе поставить «Героя нашего времени» только на тебя. Чтобы чернобровая казачка Екатерина Кручёных была Бэлой, а в другой своей ипостаси – княжной Мэри, кстати, вот тебе и решение. Всех избранниц Печорина должна играть одна актриса.
– Если к тому времени Катька не будет куковать в Златоусте.
– Конечно, не будет. Ну, куда ж, в самом деле, мы её отпустим?
– Мы, Софья Семёновна?
С. С. вновь взяла многозначительную мхатовскую паузу. Вася знал, что это позиционная болтовня и обещания Софа не выполнит. Ей важно текущие вопросы решать, пока другие не набежали. День простоять да ночь продержаться, а там или видно будет или же само рассосётся. Внезапно, словно бы перезагрузившись, Софа вышла из омута незримого облака.
– Ты знаешь, если в первой половине жизни все книги, постановки и фильмы точно специально попадаются сплошь о любви, то во второй – все они про конец и небытие.
По тону Вася понял: аудиенция закончена. Но кое-что Вася, нарочно назвавший Катю Катькой, дабы прикрыть неловкость, окислявшую ему слизистую изнанки губ, для себя уяснил. Во-первых, что особенно им в «Полёте» не дорожат. Незаменимых у них нет. За исключением разве что Корецкого, которого Софа словно бы усыновила, а может быть, и алхимический брак заключила, кто их там знает? Но если завтра Вася из студии исчезнет, мало кто и спохватится. В том числе чернобровая Екатерина.
А во-вторых… Впрочем, достаточно и «во-первых»…
Честно говоря, Васе на Ельцина было наплевать: «Полёт» истово готовился к поездке на фестиваль, а тут стрельба в Москве, способная сорвать поездку, вот он и волновался, из-за чего вёл себя, как и положено социальному животному, сообразно чужой, коллективной игре. Вёл себя «с чужого стёба» и всячески тому поддакивал, пестуя внутри эту мёртвую территорию несвободы.
В конце концов наши победили и «Полёт» отправился в первое турне. Все поехали плацкартой, а Корецкий с Софой вылетели в Москву самолётом. Точно никто не знал, но шептались: Андрей оплатил бизнес-класс. И Кручёных, кстати, тоже. Объясняя, что нужно же ей (Катя играла домработницу Зину, превратившуюся у Кручёных в орхидейную звезду немого кино) к сценической площадке приглядеться. Точно это лишь от её, Катиного, выступления зависит успех всех гастролей.
В поезде много пили, ещё больше говорили лишнего, спорили на какие-то пустые темы, пытались петь под гитару, изображая единство молодёжи с народом, но попутчики быстро их заткнули: вагон хотел тишины и спать. Дуся отравилась вареной курицей, все сели на вынужденную диету. На Казанский прибыли ранним утром, изжеванные до крайности и на пустой желудок. Несмотря на навес, только-только построенный над перроном и защитивший прибывающих от дождя, Москва плюнула студийцам в лицо мелкой моросью (надышавшись соляркой, Вася тут же вспомнил картины импрессионистов) и застенчивыми взглядами, с которыми на перроне студийцев встретил Корецкий в стильном новом пальто и Крученых, похожая в тончайшем пуховом платке на курсистку, непонятно каким образом залетевшую в 1993-й. Танечка с Дусей переглянулись.
– Тоже мне, Катюша Маслова…
Москва оказалась серой, какой-то безжизненной. При друзьях Андрей и Катя вели себя точно молодожёны, ну, или робкие влюблённые, не способные сделать следующий шаг. Хотя на самом-то деле нарочитая эта застенчивость, когда все в курсе и прекрасно понимают, что происходит, работает как наглость и нахрап, не предполагающие иных толкований, кроме тех, что были навязаны.
Корецкий ухаживал за Катей с купеческим шиком, водил по дорогим ресторанам, предлагая выбрать между «Метрополем» и «Националем», а чтобы добить даже самых незаинтересованных студийцев, широким жестом купил всей честной компании билеты в модный МТЮЗ на «Собачье сердце» Генриетты Яновской, спектакль остродефицитный, и поэтому совершенно непонятно, как (а главное, по каким ценам) Андрею удалось добыть билеты. Выдвигались разные версии (особенно усердствовала Танечка, тогда как Наташка, продолжавшая существовать точно в трансе – она ведь тоже всё видела, страдала и при этом, человек повышенной ответственности, не могла подвести коллектив, из-за чего таяла, подобно свече, на глазах).
Однако, выйдя на сцену, преображалась. Откуда что берётся. Вася решил, что именно так выглядит «волшебная сила искусства», где главное не результат, вынесенный на суд случайных зрителей («Что им Гекуба», – точно заведённая повторяла за кулисами Софа, заработавшая на московских показах язву желудка), но внутреннее преображение творца, после которого невозможно оставаться таким, как прежде. На себе Вася подобных метаморфоз не испытывал (надеясь, что это только пока), но Наташку он же знал уже несколько лет и видел её фантастические (на уровне психосоматики) изменения. О которых, между прочим, она и сама ничего не ведала, так как преображалась полностью, до самого последнего донца.
