Книга Пламя страсти - Сьюзен Джонсон

Только одно помогало ему преодолевать невыносимую боль, продолжать пробиваться сквозь породу, бороться с приступами головокружения, не думать о голоде и жажде. Мысли о Венеции и их ребенке давали Хэзарду силу жить.

Венеция уезжала из Даймонд-Сити, напоминая бледную тень. Она не плакала и не кричала, но по дороге на станцию отказывалась говорить с Янси или матерью. Ее рана была еще свежей, однако сквозь печаль уже пробивался гнев. Как только Венеция оказалась в железнодорожном вагоне, принадлежавшем отцу, она очень спокойно и очень тихо объявила Ханне:

— Им не удастся победить.

— Наконец-то я узнаю мою девочку! — Ханна протянула руку, чтобы погладить Венецию по голове. — Вы никогда не сдавались. И сейчас не позволите этому прощелыге, который ошивается в гостиной вашей матери, получить желанные денежки.

— Янси Стрэхэн ничего не получит, — спокойно сказала Венеция. — Мать, очевидно, не знает, но по завещанию все принадлежит мне.

На какое-то мгновение глаза Венеции стали безжизненными. Эти деньги так помогли бы Хэзарду… Но теперь слишком поздно… У нее на глазах показались слезы.

— То-то она удивится! — быстро заметила Ханна, пытаясь отвлечь Венецию от печальных мыслей.

— Но ведь все это теперь не имеет значения, верно? — Венеция снова была во власти своей тоски, мучительной печали, разрывавшей сердце.

У Ханны сердце кровью обливалось, когда она видела, как из ее всегда такой живой и веселой хозяйки уходят энергия и жизнь. Старая служанка не собиралась говорить об этом, не хотела вмешиваться в личную жизнь Венеции. Но когда слезы ручьем потекли по бледным щекам, она поняла, что Венеция не думает ни о чем, кроме своей утраты. И Ханна решилась:

— Мне кажется, это имеет значение для малыша. Венеция изумленно подняла на нее глаза.

— Вы же не захотите, чтобы эта парочка, — Ханна кивнула седой головой в сторону купе, которое занимала Миллисент, — отняла у вас ребенка, как только он родится? А они это сделают, дитя мое, если вы так и будете сидеть сложа руки!

— Откуда ты знаешь про ребенка? — прошептала Венеция.

— Какой глупый вопрос, детка. Ведь это я одеваю и раздеваю вас уже девятнадцать лет.

— А они знают? — Венеция выпрямилась, на бледных, ввалившихся щеках вспыхнул румянец.

— Пока не знают, но очень скоро они обо всем догадаются. Такое не скроешь. Конечно, вы можете лежать тут и плакать, а можете встать и сделать так, чтобы ваш ребенок родился с серебряной ложкой во рту, как ему и положено.

— Неужели ты думаешь, что они попытаются…

— Это так же верно, как то, что солнце встает каждый день. Для начала они скажут, что вы не замужем и потому не способны сами растить ребенка, а потом… Они еще много чего могут придумать, чтобы избавиться от вас.

— Но я могу назвать моим наследником любого! В конце концов, это же мои деньги.

— Вам придется побороться, чтобы все было так, как вы хотите.

Венеция посмотрела на Ханну, и в ее голубых глазах засверкал прежний огонь.

— В таком случае мне лучше одеться. — Она откинула одеяло в сторону и подошла к маленькому письменному столу из розового дерева, чувствуя, как к ней возвращается былая энергия. — Я думаю, что мне следует переписать мое завещание. Бумага здесь осталась? Так, вот она. Дай мне платье, ручку и приведи второго свидетеля, Ханна. Приведи Куки, ему можно доверять.

Та Венеция, что сошла с поезда в Бостоне, разительно отличалась от женщины, которая поднялась в вагон в Монтане. Миллисент и Янси могли бы это заметить, но они слишком увлеклись собственными планами. Они не обратили внимания на легкую, решительную походку молодой женщины, которая шла за ними по платформе вокзала.

Это была их первая ошибка в предстоящей битве.

31

Когда последняя свеча догорела, Хэзард прислонился к стене узкого туннеля, прорытого им, и впервые ему стало по-настоящему страшно. Он закрыл глаза и снова открыл их — ничего, никакой разницы. Непроглядная тьма окружала его со всех сторон. Ему потребовалось время, чтобы справиться с паникой; пришлось напомнить себе, что всего в футе над его головой свежий воздух, свет, зеленая трава, свобода. Он специально не давал воли своему воображению, чтобы избежать возможного разочарования. Но внутренний голос подсказывал ему, что до освобождения остается не больше десяти дюймов.

Рукоятка кайла заскользила в его ладонях, ставших вдруг влажными от страха и ожидания. Хэзард боялся, что ошибся в расчетах. Он уже пять дней ничего не ел, и теперь ему требовалось больше отдыхать, но при этом медлить было нельзя. Хэзард решил считать свои удары и отдыхать только после каждого тридцатого, однако придерживаться этого правила оказалось нелегко. Он стискивал зубы от боли, но продолжал работать, сознавая, что время стало его смертельным врагом, каким раньше был Янси Стрэхэн. И если Янси не удалось справиться с ним, то неумолимое время вполне могло в этом преуспеть…

У Хэзарда перехватило дух, когда он впервые почувствовал слабое дуновение свежего воздуха. Он решил, что у него снова начался бред, и затаил дыхание, надеясь, что галлюцинация пройдет прежде, чем у него появится напрасная надежда. Но тут он почувствовал новое дуновение, понял, что не ошибся, и очень тихо прошептал:

— Венеция…

Секунду спустя кайло снова взлетело, и Хэзард больше не останавливался. Он перестал считать, его тело и дух ожили от этого глотка свободы, глотка жизни, до которых оставалось всего несколько дюймов. Зеленые изверженные породы кончились, слой песка и дерна Хэзард преодолел довольно быстро. Оставалась еще проблема выбраться из прорытого им четырехфутового вертикального туннеля, но эти трудности не пугали Хэзарда. Он знал, что, если сорвется, попытается еще раз и будет пытаться до тех пор, пока не получится. Теперь, когда свобода была совсем рядом, он просто не мог позволить себе погибнуть.

Хэзард поднимался очень медленно, ощущая спиной влажную поверхность скалы, стараясь не задеть за стену раздробленную руку. «Не поскользнись», — говорил ему внутренний голос. «Еще два фута, — отсчитывал его мозг. — Не торопись».

Когда правая рука Хэзарда нащупала край штольни, ему показалось, что сердце сейчас выпрыгнет из груди. Последним, нечеловеческим усилием Хэзард подтянулся, выбрался на свободу и упал на бизонью траву. Легкий бриз остужал его покрытое потом тело. Положив ладонь здоровой руки на холодный дерн, Хэзард обратился к духам земли, благодаря их за свое освобождение. Потом он очень медленно, преодолевая боль, поднялся на ноги и начал спускаться к хижине.

Подойдя к своему жилищу, Хэзард остановился на пороге. Сорванная с петель дверь валялась на крыльце, все в хижине было изуродовано, разбито, искорежено. Наемники всегда так действуют — в них горит неудержимое желание крушить, ломать, убивать. Этого вандализма Хэзард никогда не мог понять. В хижине вообще не осталось ничего целого. Все, что невозможно было забрать с собой, люди Стрэхэна разбили. Даже тяжелая плита была сдвинута с места, и дымоход свисал с потолка, словно изувеченный сталактит.