Книга Богач и его актер - Денис Драгунский

Похороны растянулись на два дня. Первый день – прощание, а на второй день – погребение на небольшом деревенском кладбище согласно завещанию маэстро. На кладбище, которое чуть не смела толпа поклонников плюс телохранители кинозвезд и государственных мужей.

С кладбища обратно до города шли пешком, это было всего около километра.

– Господин фон Зандов, вы не дадите небольшое интервью? – раздалось где-то слева.

Дирк повернулся. Рядом с ним шагала его бывшая возлюбленная, та самая «честная Лиза», которую он так ужасно бросил, уезжая на съемки, и которая двадцать лет спустя напишет ему горькое, отчасти покаянное, но очень жестокое письмо. Я вам об этом уже рассказывал. А сейчас она была еще сравнительно молодая и всем своим видом показывала, что у нее в жизни все в порядке. Она эдак независимо и даже лихо обратилась к нему:

– Господин фон Зандов, несколько вопросов для прессы. Freiburger Abendpost.

– Да, пожалуйста, – ответил он, принимая игру. – Прямо на ходу? Включайте магнитофон. Или присядем?

– Присядем, – сказала она.

– А где? – спросил он.

– Найдем где-нибудь.

Остаток пути, примерно минут пятнадцать, они шагали молча. Позже, когда он вспоминал эту встречу, ему казалось, что они шли рядом, как будто бы боясь прикоснуться друг к другу локтями. Не говоря уже о том, чтобы Лиза взяла его под руку или чтобы он ее по-дружески приобнял за плечо. Хотя он видел, что в толпе многие шли именно так. Он даже заметил одну весьма заметную кинодиву, которая шла, робко держась за мизинец какого-то немолодого джентльмена. Дирк всмотрелся в его профиль, это был знаменитый кинокомпозитор. «Хорошая парочка, – неслышно хмыкнул Дирк. – Просто так кого-нибудь эта стерва за пальчик бы не взяла».

Сели в маленьком уличном кафе. Было лето.

Дирк поведал Лизе печальную историю про скворца, которую ему на съемках рассказывал Россиньоли. Лиза внимательно записывала.

– Ты знаешь, – сказал он, – я жалею, что маэстро не снял вот именно этого фильма. Это был бы просто шедевр. Думаю, в этом фильме он бы сумел соединить две великих линии кино – ту, из которой он вышел, и ту, которую он потом создал. Классический итальянский неореализм и вот эти мистические фантазии на тему театральности всей нашей жизни. Фильм получился бы еще сильнее, чем его «Аллея», потому что в «Аллее» виден только Россиньоли-два, как, впрочем, и в нашем фильме, а Россиньоли-один ведь тоже был гениальным. Ты помнишь фильмы «Жулье» и «Фонтаны Треви»? Он пережил, отставил и забыл свой неореализм, и это очень жалко, потому что воздух требует почвы. Мне кажется, фильм про скворца был бы именно таким соединением двух главных стихий Россиньоли. Почвы и воздуха.

Лиза быстро записывала за ним, а потом задала вопрос:

– Ты бы, надо понимать, хотел сыграть в этом фильме?

– Но кого? – спросил Дирк. – Разве что пожилого отца главного героя. Но это эпизодическая роль. Тут нужен мальчишка на роль героя. Еще нужен парень лет двадцати пяти, который сыграет его брата. Для этих ребят я староват. – Засмеялся и сказал: – Я бы сыграл скворца. Скворца, которого забыли покормить.

– Ты прав, – вздохнула Лиза. – Очень похоже. Наверное, ты и есть тот самый скворец. Бедный скворец.

Она кончиками пальцев потерла уголки своих глаз.

Точно так же, как делал Россиньоли, когда рассказывал ему эту историю, лежа на скамейке у воды. Трогал пальцами глаза, чтобы не заплакать.

Дирк разозлился:

– Вычеркни все, что я тебе рассказывал. Вычерни все это к чертовой матери. Зачеркни, чтоб я видел! Напиши вот так. Напиши: Дирк фон Зандов сказал, что благодарен судьбе, – холодно диктовал он, – которая свела его на съемочной площадке с таким гением современного кинематографа, каким был только что ушедший от нас незабвенный Анджело Россиньоли. Точка. Все, – сказал он даже с некоторой злобой. – Записала? Давай сюда, я подпишу. Заверю текст.

– Ну почему? – спросила Лиза.

– Потому, что я не хочу казаться тоньше, глубже и умнее, чем я есть на самом деле. Лучше, чем на самом деле. Не хочу! Поняла?

Глава 15. Ночь и утро. Лена

Позднее он жалел, что запретил Лизе написать про историю со скворцом. В глубине души он надеялся, что она не послушается. Специально нашел ту фрайбургскую газету, где Лиза написала про похороны Россиньоли, и стал читать, ожидая увидеть там весь свой рассказ. Но нет, честная Лиза сделала все, как было велено. Записала шаблонную протокольную фразу, которую он ей продиктовал со злости, вот и все. А на что он злился? На Лизу, на Россиньоли, на свою судьбу? Непонятно. С ним такое часто случалось – предмет злости уже исчезал из памяти, а сама злость оставалась.

Жалко. Очень хорошая история. А вдруг бы действительно какой-нибудь продюсер или сценарист прочел ее, увлекся и что-то на этом основании затеял? Так сказать, памяти великого маэстро Россиньоли. А тут еще Дирк фон Зандов, его любимый актер. В роли скворца? Нет, в роли самого Россиньоли, конечно же! Хотя на самом деле никакой он не любимый актер, просто посчастливилось работать в этом фильме.

Ну ладно, пожалели и дальше пошли.

* * *

Дирк вернулся в номер.

Было уже около полуночи, 23:48 – прыгали циферки на часах, вделанных в панель телевизора. Он медленно разделся, предварительно задернув шторы, вытащил из шкафа прекрасный махровый халат в целлофановом пакете, вскрыл целлофан, вдернул поясок в петельки. Почему-то в гостиницах всегда халат и поясок подаются отдельно. Наверное, так удобнее тем, кто их стирает и упаковывает. Накинул халат, полюбовался на себя в большом зеркале в прихожей. Приятно, что он в свои годы еще довольно-таки стройный – во всяком случае, живота нет. Правда, ноги некрасивые, слишком худые, с седыми волосами на икрах, но уж куда денешься. Зато ногти аккуратно подстрижены и подпилены. Легко делать себе педикюр, когда такой худой. Знакомый старик жаловался: пузо мешает. Дирк погладил себя по животу и снова почувствовал, что есть не хочется совсем, и снова похвалил сам себя. Он, как и хотел, пересилил чувство голода. Вот и замечательно!

Пошел в ванную и долго мылся, перепробовав все шампуни и гели, которые стояли там рядком в цилиндрических пузырьках с круглыми золотыми головками. Высушил голову феном, еще раз прошелся по комнате, откинул одеяло, улегся, вытянулся и немедленно заснул.

А перед мгновением перехода в забытье ему показалось, что сейчас он еще раз увидит во сне все подробности тех замечательных полутора месяцев, когда снимался фильм, и, может быть, во сне припомнит что-то, что уже улетело из его сознательной памяти. Но нет. Сначала, как это всегда у него бывало, перед глазами плясал битый кирпич, щебень, покрошенная штукатурка и какие-то железяки, торчащие из каменных куч. Разбомбленный Фрайбург не отпускал его. Или не отпускала девочка Кристин, двенадцатилетняя ровесница, которую он убил, ударив железякой по голове за то, что она обозвала его мать проституткой? То ли на самом деле убил, то ли это все ему привиделось, приснилось, слепилось из каких-то непонятных кусочков, и он зачем-то рассказал это Хансу Якобсену в восьмидесятом году.