Книга Путевой дневник. Путешествие Мишеля де Монтеня в Германию и Италию - Мишель Эке́м де Монтень

В тот же самый день приехал на воды некий купец из Кремоны, обосновавшийся в Риме; у него было много необычайных немощей, но тем не менее он все еще ходил и говорил, и был даже, как это видели, доволен жизнью и весел. Главный недуг поразил его голову: она у него была столь слаба, что он, по собственным словам, до такой степени терял память, что, поев, совершенно не мог вспомнить, что ему подавали за столом. Если он выходил из дома по какому-нибудь делу, ему приходилось возвращаться раз десять, чтобы спросить, куда он должен идти. Он едва мог закончить Отче наш. С конца этой молитвы он по сто раз возвращался к началу, никогда не замечая ни в конце, ни в начале, что он ее уже кончил. Он был глух, слеп и очень болен[684]. Порой он чувствовал такой большой жар в почках, что был вынужден постоянно носить свинцовый пояс. Долгие годы он жил под строгим надзором лекарей, чьи предписания благоговейно соблюдал. Было довольно любопытно видеть различные предписания врачей из разных областей Италии, противоречившие друг другу во всем, что касалось ванн и душей. Из двадцати предписаний не было и двух согласных между собой. Они почти все обвиняли друг друга в смертоубийстве. Этот бедняга вдобавок стал жертвой странного несчастного случая, причиненного ему ветрами[685], которыми он был переполнен: они выходили у него из ушей с такой силой, что часто мешали ему спать; а зевая, он чувствовал вдруг, как ветры бурно вырываются наружу и этим путем. Он говорил, что его наилучшим средством, чтобы освободить себе желудок, было положить себе в рот четыре грана крупноватого маринованного кориандра, потом, немного размочив и пропитав его своей слюной, сделать из него затычку для заднего прохода, и действие этого снадобья также было быстрым и ощутимым. Этот же человек был первым, на ком я видел эти большие шляпы, сделанные из павлиньих перьев и покрытые легкой тафтой у отверстия для головы. Она высотой с ладонь[686] и весьма просторная; внутренний головной убор из армуазина[687] и пропорционален размеру головы, чтобы солнце не могло туда проникнуть; поля шириной почти в фут с половиной, чтобы заменять наши зонты от солнца, которыми на самом деле неудобно пользоваться, сидя верхом на лошади.

Поскольку в свое время я раскаялся, что не писал подробнее о других водах, что могло бы послужить мне правилом и примером для всех, с кем я могу увидеться впоследствии, то на сей раз я хочу распространиться об этой материи пошире и зайти дальше.

В среду я отправился в купальню: [там] я почувствовал жар в теле, меня прошиб необычайно сильный пот, и вместе с тем я ощутил небольшую слабость. Во рту чувствовалась сухость и терпкий привкус; а по выходе из купальни меня охватило какое-то непонятное отупение, как это случалось со мной везде из-за горячей воды, в Пломбьере, в Баньере, в Прешаке[688] и т. д., но не в Барботане, да и здесь такого не было, за исключением этой среды: либо я ходил туда в лучшее время, нежели в другие дни, еще не очистив свое тело, либо же вода оказалась горячее, чем обычно. Я оставался там полтора часа и в течение четверти часа поливал голову душем.

Хорошо было пойти против обычного правила и принять душ там же, где и ванны (поскольку тут заведено принимать то и другое порознь), да к тому же в одной купальне, хотя обычно это делают в разных и пользуются тем или иным источником, одни первым, другие вторым, третьи третьим, следуя предписаниям врачей; а также пить, принимать ванны, опять пить, не различая дней для питья и для ванн, как делают другие, которые сначала пьют, а после этого несколько дней подряд принимают ванны; не соблюдая никаких сроков, тогда как другие пьют самое большее десять дней и принимают ванны, не прерываясь, по меньшей мере в течение двадцати пяти; наконец, принимать ванну один единственный раз за день, вместо того чтобы принимать ее два раза, и очень недолго оставаться под душем, вместо по меньшей мере одного часа утром и столько же вечером. Что касается обычая, которому здесь следуют все, брить макушку головы и прикрывать эту тонзуру лоскутком ткани или шерстяного сукна с пришитыми тесемками, то моя лысина в этом не нуждается.

Тем же утром меня посетил с визитом викарий вместе с главными дворянами Синьории, которые остановились в гостинице возле других источников. И викарий рассказал мне среди прочего о необычайном происшествии, которое случилось с ним несколько лет назад, из-за того что он укололся шипом артишока, повредив себе мясистую подушечку на большом пальце. Этот укол привел его в такое состояние, что он уже стал задумывался о смерти от этой немочи и дошел до такой крайности, что пять месяцев провел в постели, не в силах пошевелиться и все время лежа на спине; а в этом положении он так сильно разогревался, что заработал себе еще и мочекаменную болезнь, от которой очень страдал больше года, так же как от колик. Наконец его отец, который был наместником в Веллетри, послал ему некий зеленый камень, который получил от одного монаха, побывавшего в Индии; и пока он держал при себе этот камень, не чувствовал ни боли, ни колик. И в таком состоянии он провел два года. Что касается последствий злосчастного укола, то палец и почти вся кисть у него остались словно парализованными; а рука от плеча до кисти так ослабела, что все эти годы он приходит в купальни Корсены, чтобы поливать эту руку из душа, а заодно и кисть, как он и делал в настоящий момент.

Народ здесь довольно беден; об эту пору они едят зеленые тутовые ягоды, которые срывают с деревьев, очищая их от листьев, которые идут на корм шелковичным червям.

Поскольку наша сделка об оплате за дом оставалась неопределенной для июня, я захотел прояснить это с хозяином. Этот человек, видя, как меня настойчиво обхаживают все его соседи, а особливо управляющий дворцом Буонвизи, который сулил мне его за один золотой скудо в день, решил оставить дом за мной, на сколько я захочу, из расчета двадцать пять золотых скудо в месяц, начиная с первого июня; а по истечении этого срока продлим первый договор[689].

Среди обывателей тут царит зависть, ревность, и они втайне смертельно ненавидят друг друга, хотя они почти все тут родственники; недаром одна женщина сказала мне однажды местную пословицу:

Чтоб жена плодовитою стала,В купальню ее пошли,Но подглядывать не пристало[690].

Что мне среди прочего очень нравилось в доме, где я жил, это возможность добраться из купальни до постели, пройдя всего тридцать шагов по ровной дороге. Мне было больно смотреть на тутовые деревья с оборванной листвой, это напоминало зиму среди лета. Песок, который выходил у меня [с мочой], казался мне более шероховатым, чем обычно, и каждодневно причинял мне какое-то покалывание в члене.