Книга Девочка с самокатом - Дарёна Хэйл

И почему его, именно в такой ситуации, волнует не то, чтобы они оба выжили, а то, чтобы она, Эмбер, порадовалась.

Она, конечно, порадуется. Она, конечно, порадуется, если победит в этом забеге, но ещё больше она порадуется, когда поймёт, что теперь они могут остановиться. И, несмотря ни на что, это тоже будет свобода; просто на этот раз – свобода от того, чтобы быть чьей-то целью. Свобода остановиться и продышаться, свобода снова всё контролировать, а не нестись по замкнутой улочке с кособокими зданиями, мечтая о том моменте, когда под ногами наконец-то окажутся разноцветные плиты, а не серый асфальт.

Они вываливаются на площадь, топоча как целое стадо слонов.

Эмбер никогда в жизни не видела настоящих слонов. Только слышала о них от Хавьера и видела на картинках, и на тёмных, истончившихся от старости футболках с облупившейся краской, и на картонных упаковках чая и благовоний. «Было бы здорово, – думает она, – когда-нибудь добраться до тех мест, где они водятся, и увидеть их вживую, и вместе с ними потопать и, может быть, даже погладить длинные хоботы и лобастые головы, или прокатиться на них, как на мотоцикле или на самокате…»

Плитка ударяется в пятки, и каждый удар отзывается болью, но Эмбер почти не чувствует боли. Она знает, что и Вик её тоже не чувствует. Он хрипит у неё над ухом, всё так же надсадно и страшно, но сейчас эти хрипы почему-то не имеют значения. Просто сопутствующий звук. Точно такой же, как её собственное дыхание, или как тяжёлые шлепки рюкзака по спине, или удары застёжки о блестящую розовую поверхность шлема, или как гулкий стук их тяжёлых ботинок по каменной площади.

Всё, что имеет значение, это сама площадь, и поднимающийся прямо за ней гребень стены, и чудовищные разломы, и торчащий из них шершавый бок огромной трубы…

Эмбер успевает с удивлением заметить зелёную траву в стыках площадных плит. Жизнь пробивается везде, и не то чтобы раньше это было для неё загадкой и тайной, но странно замечать растущую траву прямо сейчас, когда за спиной грохочут чужие шаги и раздаются визг и рычание.

Но теперь, когда она видит, куда нужно бежать, и знает, что делать, когда Вик рядом с ней бежит изо всех сил – или, во всяком случае, очень старается, – она снова чувствует себя так, как тогда, на лесной тропинке, или позже, на стадионе. Она снова уверена в своих силах и снова знает, что всё получится. Её ноздри раздуваются от предвкушения, сердце бешено колотится, разгоняя кровь, наполняя мышцы силой. Свободная рука отчаянно работает, нагнетая в лёгкие воздух, и горло горит, а губы сохнут от встречного ветра, но всё это только подгоняет вперёд.

Может быть, со стороны – для тех, кто наблюдает за ними с экранов и мониторов – они выглядят как две черепахи (черепах Эмбер тоже видела только на картинках в потрёпанных книжках), но изнутри Эмбер кажется, будто они несутся даже быстрее, чем могли бы на самокате или на мотоцикле. В новом мире нет самолётов, но сейчас она думает, что они обогнали бы и самолёт.

Правда, шаги за спиной становятся всё ближе и ближе.

Она не оглядывается, потому что не хочет, и Вик тоже не оглядывается, скорее всего, потому что просто не может: всё его существо сконцентрировано на том, чтобы не отставать. Они перепрыгивают через вздыбившуюся каменную плиту и обрушиваются ногами на обычную землю, развороченную, всё ещё лишённую растительного покрова. Ботинки скользят, и Эмбер едва не теряет равновесие, но Вик крепко удерживает её за плечо. Удерживаясь на ногах, они скатываются вниз, а потом снова бегут и бегут – пока впереди не начинает маячить тёмный провал коллектора.

Если раньше здесь пролегала канализация, то Эмбер рада, что они оказались здесь именно сейчас, а не раньше. Она не хочет даже представлять себе пробежку по колено в воде и фекалиях, а то и не по колено… Да и в первые дни (или даже первые годы) после Апокалипсиса, наверное, думать, не лучше, но тогда пришлось бы бежать по колено в разъевшихся на падали крысах.

Сейчас здесь пусто. Только грязные потёки на полу и на стенах напоминают о прошлом, крошась у них под ботинками. Эхо загнанным животным мечется между круглыми стенами, ударяется от них и возвращается, как будто здесь бегут не два человека, а двадцать два, а дышит и вовсе целая сотня. Полминуты спустя, когда в коллектор вбегает Кэт, а за ней – ревущие зомби, звук и вовсе становится таким оглушительным, что практически сводит с ума.

– Паршивая тут акустика, – хрипит Вик, и Эмбер не сразу разбирает, что именно он сказал, а когда понимает, ей становится легко и смешно.

Как в детстве.

Как в детстве, когда Вик нашёл где-то старинный плеер на батарейках, а Эмбер нашла батарейки и исцарапанный диск, и Вик ругал «паршивое качество записи» – зато акустика у неё в комнате была вполне себе ничего, – и они слушали этот диск, пока батарейки не отказались работать. Недолго, на самом-то деле. Буквально десять минут.

Самые светлые, самые лёгкие десять минут – посреди тёмной комнаты, пропитанной грустью долгих, напряжённых ночей в ожидании матери и звонкой весёлостью дней, проведённых там с Виком, когда они читали, смеялись, разговаривали обо всём на свете и были детьми.

Они оба давным-давно повзрослели, им сейчас не до разговоров, и не до смеха, и не до чтения, разумеется. Счёт времени идёт на секунды, и Вик снова начинает припадать на левую ногу, а визги живых мертвецов раздаются всё ближе и ближе.

Верхняя часть коллектора местами повреждена, и сквозь рваные отверстия пробивается свет. Благодаря ему у Эмбер получается осмотреться: круглые стены с неровными швами, грязь и ошмётки изоляции, высветленное потоками дно, обломки лестниц и всевозможных труб – чуть больше, чуть меньше, совсем маленькие, неизвестно зачем. Лестницы ведут наверх, трубы торчат во все стороны, но ей не нужно ни наверх, ни в разные стороны, ей нужно только вперёд.

Им нужно вперёд.

Всё, что нужно, чаще всего даётся с огромным трудом. Так и сейчас. Бежать по коллектору куда тяжелее, чем по улице или по площади. Ноги Вика путаются у Эмбер в ногах, собственное колено снова и снова взрывается болью – в самый неподходящий момент. От спёртого воздуха голова начинает кружиться.

Они бегут, не обращая внимания ни на что. Как автомобили и мотоциклы, у которых нет чувств, только скорость. Или как лошади, которые до последнего слушаются команды хозяина – и скачут, и скачут, пока не упадут замертво, израсходовав последние силы. А силы и правда последние. Если бы не это последнее, предельное усилие, их давно бы уже догнали и разорвали на части. Или укусили бы, превратив в живых мертвецов, и на свете, пожалуй, нет ничего обиднее, чем стать зомби за десяток метров до финиша.

Эмбер уже видит выход.

Вик не ошибся.

За их спиной Кэт постепенно прибавляет, нагоняя их, приближаясь к ним. Она сейчас точно так же выкладывается на полную силу, оставляет в этом коллекторе всё, что у неё когда-либо было и есть, и страшно даже представить, что с ними со всеми будет потом. Эмбер разрывается от двух надежд сразу: прежде всего, ей хочется, чтобы Кэт осталась в живых, но вместе с тем именно сейчас, когда в мёртвом городе осталось всего три живых человека и все три могут выиграть, мысль о том, чтобы выпустить победу из рук, практически невыносима.