Книга Исход - Светлана Замлелова

– Вы – командир, всё одно решать вам, – отвечал Музалевский.

– Штурман убедил всех, как он это умеет, что взрывы необходимы, что это самый верный способ вырваться на чистую воду. Вообразите, что было бы, не согласись я на эти взрывы. Да на мне было бы клеймо. И если мы не вырвемся, команда будет уверена, что дело во мне. И что, разреши я эти взрывы, всё было бы иначе. Теперь же все знают, что мы испробовали все средства…

Между тем судно вовсю готовили к отплытию: откачивали воду, кое-где законопатили, чинили такелаж… Потом принялись откалывать лёд у борта. Работали все как проклятые, как каторжные. Но работа наша почти не продвигалась. Как же я ненавижу лёд! Если когда-нибудь мы выберемся отсюда, я сохраню память о нём на всю жизнь. С ломом в руках я почти всё лето стучала по льду, пытаясь пробить его насквозь. Наконец Пеньевскому удалось сделать сквозное отверстие. На другой же день туда опустили пилу и принялись пилить. Лёд – это наш враг. В сраженьях с ним мы обессилили и отупели. Но до сих пор победить его не смогли. Не так-то легко оказалось сбросить ледовое иго.

Пилили до конца лета. Вернее, пока позволяла погода. Когда начались морозы, пилить прекратили. Всё оказалось без толку. Только пилу несколько раз ломали. Здешний лёд оказался похож на камень – ни распилить, ни взорвать его невозможно. Словом, на чистую воду нам не выйти, а зимовать снова придётся на льдине. А это значит, что прогулка на полюс отменяется. Пусть даже так, но дрова и керосин к концу августа закончились. Собираем все щепки и доски, на которые прежде не обращали внимания. Но сейчас каждая деревяшка для нас – на вес золота. Но как мы сможем перезимовать без топлива – ума не приложу. Зимой наш градусник, рассчитанный на – 35° R, не справлялся со своей задачей и большую часть времени был бесполезной игрушкой, потому что его рисок положительно не хватало для определения температуры воздуха. Днём ещё можно кое-как существовать при такой температуре, но как можно спать, я ума не приложу. Капитан сказал, что будем топить до последней щепки. А это значит, что в печь пойдут переборки, обшивка, мебель и кто знает, что или кто ещё. К счастью, у нас довольно провизии, в связи с чем Музалевский всех утешил, что греться и топить будем изнутри. В ответ Зуров сказал, что будь мы в Архангельске, то по запасам мяса можно было бы открыть лавку. При этом Балякин вызвался стоять за прилавком и даже показал нам, как именно будет это делать.

– А вот медвежатина! – закричал он. – Эй, тётка! За звонкий голосок продам тюленя кусок!.. Эй, налетай! Белую медвежатину покупай!..

Но Балякину тут же было велено сменять медвежатину и тюленятину на дрова. Музалевский сказал:

– Ты уж лучше так кричи: “А вот свежий тюлень! Взамен дрова вези, кому не лень!”

Все стали предлагать свои варианты. Вмешался даже неразговорчивый боцман и предложил Балякину свою закличку:

– Ты, Вася, – сказал он, – предложи медведя жирный кусок сменять на дровишек сухих возок…

И все нашли, что так было бы гораздо лучше. Правда, толку от этих криков никакого. Ещё меньше, чем от визгов под северным сиянием.

Из-за отопления кое-кто из команды переезжает на новые квартиры. Теперь отапливаться будет ещё меньше помещений. В основном все ютятся вокруг камбуза. Мою каюту решено пока топить. Правда, температура там не такая высокая, как была прежде, но лучше я буду ночевать одна в холодной каюте, чем вместе со всей командой в тепле. Капитан нарочно вызвал меня к себе и сказал:

– Ольга Александровна, поймите меня правильно, прошу вас. Настанет момент, когда отапливать вашу каюту будет нечем. Все мы, скорее всего, постепенно переберёмся в помещение рядом с камбузом. Придётся и вам перебраться, чтобы не замёрзнуть. Я говорю это затем, чтобы вы были готовы. И чтобы всё правильно поняли, когда придётся переезжать.

Я поблагодарила и пообещала обо всём как следует подумать. Но для себя решила, что ни за что не буду переезжать и уж лучше замёрзну. Хотя возле камбуза не в пример теплее, чем у меня в каюте.

Пока все жилые помещения решено утеплить толем, войлоком и досками. Совершенно непонятно, зачем набивать доски, если их очень скоро придётся отдирать для топки. Одновременно занялись переделкой плиты. Вернее, трубами, которые должны пройти через каюты. К счастью, и через мою тоже.

А между тем постепенно холодает, и к концу августа установилась холодная погода. Я ощущаю это не только на улице, где ночью температура опускается до – 10° R, но и в каюте, где теперь уже не так уютно, как было в начале плавания.

Света тоже теперь нет, раз нет керосина. И теперь нас ждёт медвежий жир. Днём пока ещё светло. Но вскоре солнце опять сломается, и сколько же тогда понадобится медведей, чтобы осветить наш скудный быт?.. Боюсь, мы истребим тут всё зверьё на свои коптилки.

Наших собак мы почти не привязываем. Они освоились и даже, кажется, одичали. Бывает, уходят на несколько дней, потом возвращаются, гоняют по льду медведей, а то и вступают с ними в драки. Так что недавно нам с фельдшером пришлось зашивать одну из собак, подранную медведем. Зато теперь я, можно сказать, умею зашивать собак. И если вернусь когда-нибудь на большую землю, то смогу заняться этим благородным делом.

На этой неудачной шутке я и заканчивая письмо, дорогой мой Аполлинарий Матвеевич. Я часто думаю, что не будь Вас, мне некому было бы писать эти письма. А самые несчастные люди – это, наверное, те, кому и письма послать некуда.

Обнимаю Вас.

Ваша О.»

* * *

Отложив письмо, Аполлинарий Матвеевич выпил ещё кофею и снова погрузился в чтение, не преминув при этом удивиться изменившемуся почерку Ольги: письмо было написано размашисто, неровно, тут и там с кляксами. «…Мы прокляты, – писала Ольга. – Мы определённо прокляты. Всё началось с того самого первого медведя – я отлично это помню. Боже, как всё было хорошо до той поры! Но вдруг этот медведь, и всё стало рассыпаться. Сначала все заболели, а хуже всех – капитан. Как это символично! Ведь капитан – это голова экспедиции. И вдруг эту голову поражает какая-то неведомая болезнь. Целых полгода он был сам не свой. Он бредил, покрылся пролежнями, не мог вставать и стал похож на мощи. До сих пор он не набрал нормального веса, быстро устаёт и раздражается по пустякам. Все, кто заболел тогда, стали немного ненормальными. Возможно, одна болезнь вызвала другую – нервную.

В сентябре, когда мы, заваленные шкурами, стали шить всей командой пимы, выяснилось, что, несмотря на избыток шкур, свежего мяса на шхуне нет. И это впервые с января. Признаюсь, я очень удивилась. Мне казалось, что подвоз медвежатины и тюленятины напоминает рождественские подводы в Москве, когда к Охотному ряду тянется санный поезд, нагруженный мясом и рыбой. Неужели это была иллюзия? Кажется, колбасы у нас остались, но свежее мясо на исходе. Между тем зверя вокруг не видно, зато много майн и тонкого молодого льда. И вот капитан объявил, что в связи с отсутствием судовых работ, вся команда должна выходить на лёд на охоту или хотя бы на прогулку. Капитан не раз говорил, что это полезно.