Книга Пан Володыевский - Генрик Сенкевич

Он вез, правда, гетманские наставления Тугай-беевичу, но сводились они лишь к совету поскорее завершить переговоры с татарскими ротмистрами и сухому, даже грозному наказу отречься от великих замыслов, так что у Богуша не было причин торопиться: Азья со своими татарами ничего не мог предпринять, не имея на руках грамоты от гетмана.

И Богуш едва плелся, частенько сворачивая по пути в костелы и принося там покаяние за причастность свою к замыслам Азьи.

А Хрептев меж тем сразу же после Нового года наводнился гостями. Приехал из Каменца нвирак, посланец эчмиадзинскго патриарха, с ним двое анардратов — мудрых теологов из Кафы, и многочисленные слуги. Солдаты дивились чудному их одеянию, фиолетовым и красным клобукам, длинным покрывалам из бархата и атласа, смуглым лицам и величавости, с какой вышагивали они подобно дрофам или журавлям по хрептевской крепости. Прибыл и Захарий Пиотрович, известный своими путешествиями в Крым и даже в самый Царьград, но еще более усердием, с каким отыскивал и выкупал он пленников на восточных базарах; он сопровождал нвирака и анардратов. Володыёвский тотчас отсчитал ему сумму, необходимую на выкуп пана Боского, а поскольку супруга его такими деньгами не располагала, то доложил и свои, и Бася потихоньку сунула туда жемчужные свои сережки, чтобы как-то помочь несчастной вдове и прелестной Зосе. Приехал и Сеферович, каменецкий претор, богатый армянин, у которого брат томился в татарском плену, и две дамы, Нересовичова и Керемовичова, обе молодые и пригожие, хотя и чернявые. Они хлопотали о своих плененных мужьях.

Были то гости по большей части печальные, но и в веселых не было недостатка: ксендз Каминский прислал в Хрептев на масленицу, под Басин присмотр, свою племянницу панну Каминскую, дочь звинигородского ловчего, а в один прекрасный день как с неба упал молодой Нововейский; проведавши о том, что отец его находится в Хрептеве, он тотчас же испросил разрешения у пана Рущица на встречу с родителем.

Молодой Нововейский сильно изменился за последние годы: верхнюю губу его заметно уже оттеняли не скрывавшие белых волчьих зубов закрученные кверху усики; он и прежде был дюжим молодцем, а нынче и вовсе стал исполином. Столь густые и буйные кудри только и могли расти на такой огромной голове, и под стать огромной голове были богатырские плечи. Загорелое, опаленное ветром лицо с глазами-угольями светилось молодым задором. В мощной ладони он легко мог упрятать крупное яблоко — угадай, мол, в какой руке? И в порошок обращал горсть орехов, крепко прижав их рукою к бедру.

Все в нем в силу пошло; сам стройный, поджарый, а грудь колесом. Подковы гнул, не слишком и натуживаясь. Прутья железные у солдат на шее завязывал и ростом выше казался, чем был в самом деле; под ногой у молодца доски трещали; заденет по случайности лавку — щепу собирай.

Словом, добрый был малый; жизнь, здоровье, удаль и сила клокотали в нем, ровно кипяток в котле, даже в столь исполинском теле не умея вместиться. В голове и груди будто огонь играл, так что невольно хотелось взглянуть, не дымится ли часом шевелюра. А и вправду случалось ему напиваться в дым — к чарке был он привержен. На сражение шел со смехом — ржал что твой конь, а уж рубака такой был искусный, что солдаты на убитых им смотреть ходили — и диву давались.

Впрочем, с детства привыкший к степи и к бранной сторожевой жизни, он, несмотря на запальчивость, осмотрителен был и чуток, знал все уловки татар и после Володыёвского и Рущица слыл лучшим наездником.

Старик Нововейский, вопреки угрозам своим и посулам, принял сына не слишком сурово, боясь оттолкнуть, — ищи потом ветра в поле, еще одиннадцать лет не явится.

Самолюбивый шляхтич был, по сути, доволен сыном: в самом деле — денег из дому не берет, человек самостоятельный, средь рыцарей прославился, у гетмана милость заслужил и чин офицерский, чего не всякий и с протекцией сумел бы добиться. К тому же отец и то взял в рассуждение, что одичавший в степях и на войне молодец, может статься, не пожелает покориться отцовской воле, так чего ж и рисковать?

Сын же, хотя, как положено, припал к ногам родителя, смело глянул ему в глаза и без обиняков ответил на первые попреки.

— У вас, отец, на языке попреки, а в сердце радость за меня, оно и понятно, позора на вас я не навлек, а что в хоругвь сбежал, так на то и шляхтич.

— А может, басурман, — возразил старый, — одиннадцать лет в дом носа не казал.

— Не казал оттого, что кары боялся, она не сообразна была бы с чином и с честью моей офицерской. Все ждал письма с отпущением грехов. Письма не было, ну и меня не было.

— А нынче кары уж не боишься?

Молодец обнажил в улыбке белые зубы.

— Здесь у нас власть военная, ей даже родительская не указ. Вы, батюшка, лучше бы обняли меня, ведь душа ваша просит!

При этих словах он раскрыл объятия, а Нововейский-отец растерялся, не зная, как быть ему с сыном, который еще мальчишкой ушел из дому, а нынче вот он — зрелый муж, прославленный офицер. Это весьма льстило отцовскому честолюбию, он и вправду рад был бы прижать сына к своей груди, да опасался все же уронить свою честь.

Но сын первый его обнял. В медвежьем объятии затрещали у шляхтича кости, и это вконец его растрогало.

— Что поделаешь, — сопя крикнул он, — чует, бестия, крепко в седле держится, и вот вам! Извольте видеть! В своем доме я бы так не размяк, а здесь — что поделаешь? Ну-тка, поди сюда еще!

Они снова обнялись, и сын с нетерпеньем стал выспрашивать про сестру.

— Я велел ей ждать смирно, покуда не кликну, — ответил отец, — девка там небось из кожи выскочить готова.

— Бога ради, где ж она? — крикнул сын. И, отворивши дверь, принялся так громко звать сестру, что эхо, отбившись от стен, ему ответило: «Эвка! Эвка!»

Эва, ожидавшая в соседней комнате, в ту же секунду влетела к ним, и, едва успела крикнуть «Адам!», как могучие руки подхватили ее и подкинули кверху. Брат всегда очень ее любил; в прежние времена защищал Эву от отцовского тиранства и не однажды брал на себя ее вины и предназначавшуюся ей порку.

Старик Нововейский в доме был деспот и весьма жестокосерд, так что Эва в могучем брате не только брата приветствовала, но и защитника. Он же целовал ей голову, глаза, руки, на минуту отстранил от себя, поглядел ей в лицо и радостно воскликнул:

— Ох, и хороша девка! Ей-богу, хороша!

И еще:

— Ну и выросла! Печь, не девка!

А ее глаза смеялись. Затем они наперебой заговорили обо всем на свете: о долгой разлуке, о доме, о войнах. Старик Нововейский ходил вокруг них и что-то бурчал. Сын очень по душе ему был, но все же старика терзало беспокойство: кто из них впредь возьмет верх? В те времена родительская власть крепчала и вскоре превратилась в безграничную, но сын как-никак был наездник, солдат из Дикого Поля и, как верно уразумел отец, крепко держался в седле. Нововейский-старший ревниво оберегал свою власть. Разумеется, сын будет к нему почтителен и воздаст ему должное, но вот захочет ли он быть мягким как воск и все сносить, как сносил подростком?