Книга Антистерва - Анна Берсенева

– Ленка, молчи! – завопил Матвей; он незаметно вошел в кабинет в самый разгар беседы. – Хочешь, чтобы я мамульке шампанское проспорил? Она говорит, что разгадает, а я говорю, что нет. Вот и пусть развивает абстрактное мышление. Зря она, что ли, у нас искусствовед?

И взглянул на Анну так, что у Лолы защипало в носу. Ей никогда не хотелось иметь детей, она даже представить не могла, что они могут у нее быть, но при виде того, как Матвей, который сразу стал ей роднее некуда, смотрит на свою маму, она почувствовала, что у нее замирает дыхание.

– Все-таки я этого никогда не пойму, – сказала Анна.

– Чего – этого? Ребуса? – переспросил Матвей.

– Почему мы про Василия Константиновича не знали, вот чего. Ну хорошо, он уехал, когда бабушка Антоша младенцем была, но потом-то!.. Почему ее мама даже не сказала ей, что у нее брат есть? И почему он ни разу не приехал? Все-таки родительский дом…

– Он приезжал, – помолчав, сказала Лола. – Два раза. Один раз сразу после войны, а второй – уже со мной. Мне тогда шесть лет было.

– Но как же это?.. – ахнула Анна. – Тебе шесть, Сереже, значит… Да уже Матвей даже был, не то что Сережа! И почему же мы все…

– Мы не заходили, – объяснила Лола. – Поэтому вы нас и не видели. Мы под окнами постояли и ушли.

– Вот, елки, поэт Некрасов, размышления у парадного подъезда! – сердито хмыкнул Матвей. – Ты не обижайся, Лен, но папа твой… неправильно себя повел.

– Он считал, что правильно, – снова улыбнулась она. – Он сказал: какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит?

– Это вообще-то не он сказал, – заметила Анна. – Об этом, если верить Библии, несколько раньше догадались.

– Но я узнала об этом от него.

Москва ошеломила Лолу так, что она весь день не могла произнести ни слова. Папа поглядывал на нее с тревогой и время от времени спрашивал:

– Ты устала? Может, отвезти тебя в гостиницу?

Но она тут же испуганно сжимала его руку и убыстряла шаг, чтобы папа не задерживался и не отвез бы ее из-за этого куда-то, где она будет одна, без него.

Первый вопрос она задала только к вечеру, когда все папины дела были закончены и они ехали в метро.

– Пап… – спросила Лола. – А почему по радио сказали: «Октябрьское Поле»? Ведь это Москва. И поля никакого нету.

Она представила то октябрьское поле, которое было в Душанбе совсем рядом с их домом, – огромное, все белое от раскрывшихся хлопковых коробочек. На хлопок осенью выезжал весь город – прекращались занятия в школах, в институтах, чуть ли не заводы останавливались ради белого золота, которым гордился Таджикистан. Мама рассказывала, что во время этой страды милиция останавливала машины, проезжающие мимо полей, и заставляла каждого пассажира набрать по три фартука хлопка.

– Когда папа меня в роддом вез на такси, нас тоже остановили, – вспоминала она. – Сказали: ну и что, что беременная? Хлопок соберет, пользу стране принесет, тогда пусть рожает себе сколько хочет.

– И что? – спрашивала Лола.

– Папа мне не дал собирать. Пистолет у милиционера отобрал и сказал, что ему плевать, что в тюрьму сядет – сначала его убьет.

– И милиционер вас пропустил? – смеялась Лола; она могла слушать эту историю бесконечно.

– Пропустил. Какая ему радость была бы, чтобы папа в тюрьму сел? Он сам ведь уже мертвый был бы.

Все это вспомнилось сейчас, в огромном чужом городе, в котором не было никакого поля.

– Это просто название, – улыбнулся папа. – В Москве много таких названий. Есть переулок Сивцев Вражек. Есть Никитские Ворота, есть Арбатские, хотя никаких ворот там нет, это просто площади. Маленькая… – вдруг сказал он. – Может, задержимся еще совсем чуть-чуть? Или ты очень устала?

– Я не устала. – Она помотала головой. – Поехали куда хочешь.

– Не то чтобы хочу… Но поехали.

Улица, на которую они вышли из метро, называлась улицей Чехова. Лола научилась читать в три года, а «Каштанку» прочитала перед самой поездкой в Москву, поэтому обрадовалась знакомому имени, написанному синими буквами на белой табличке.

Они дошли до самого конца этой улицы, и папа остановился возле углового дома, который показался Лоле необыкновенно высоким и необыкновенно красивым. Он был желто-белый и даже в сумерках – как солнечный праздник. Пока она разглядывала лепные узоры вокруг окон, папа медленно пошел через двор. Спохватившись, Лола побежала за ним. Он ее даже не заметил – стоял, запрокинув голову, смотрел вверх на светящиеся окна. И то, что он не замечает ее присутствия, не обидело Лолу, а только испугало.

– Па… – тихо произнесла она. – Мы зачем сюда пришли?

– Зачем? – Он вздрогнул, потом улыбнулся. – Я и сам не знаю. Не сердись. Сейчас поедем в гостиницу, отдохнешь.

Лола никогда не понимала, что происходит от папиной улыбки с ее сердцем. Папины глаза – большие, карие, когда он улыбался – зажигались золотыми огоньками. Только улыбался он очень редко.

– Я совсем не устала, – повторила Лола. – Но мне тебя жалко. Почему ты стал такой печальный?

– Я здесь родился, – сказал он. – Здесь жили мои родители. Отсюда моя мама уехала за границу, и я никогда ее больше не видел. Отсюда мой папа ушел на войну. Он погиб, и я с ним даже не простился. Это очень тяжело, дочка.

– А кто здесь теперь живет? – спросила она.

– Теперь – не знаю.

– А ты зайди и спроси, – предложила Лола. – Это же твой дом, да?

– Уже нет.

– Все равно, – сердито сказала она. – Если кто-нибудь где-нибудь жил, то он и потом может туда прийти. Вот тетя Лютфи раньше в нашем доме жила, она же приходит, хотя в ее квартире теперь тетя Зоя живет. Значит, и ты можешь!

– Наверное, могу. Но не хочу.

– Почему? – не отставала Лола.

– Потому что… Потому что – какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит?

– Душе своей – что?.. – растерянно переспросила она.

– Пойдем. – Папа взял ее за руку. – У тебя же завтра день рождения, не забыла? И командировка моя закончена. Мы с тобой утром пойдем в Третьяковку, а потом – обедать в ресторан.

– В какой ресторан? – сразу заинтересовалась Лола.

Она не то что никогда не бывала в ресторане, но и не знала, что это такое. Только догадывалась, что это вроде столовой – раз там обедают. Но, наверное, ресторан настолько же красивее столовой, насколько вот этот дом в Москве, где папа родился, красивее того дома, в котором они теперь живут в Душанбе.

– Мы пойдем в ресторан «Славянский базар», – сказал он. – Папа мне рассказывал, что моя мама этот ресторан любила. Там пекли очень вкусные пирожки, они назывались «расстегаи».

– Расстегаи лучше, чем мамина самбуса? – недоверчиво спросила Лола.