Книга Рудник. Сибирские хроники - Мария Бушуева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Валюше было всего семнадцать. Из очаровательного ребенка с фиалковыми глазами получилась девушка маленького росточка – пошла она не в материнскую породу великанов, а в кукольную нашу бабушку, Марианну Егоровну. Но по характеру сестра была очень решительная – всю жизнь потом руководила на стройке матерыми мужиками-рабочими. От искусства она была совершенно далека, но увлеклась краеведением: Москву любила и знала не хуже Гиляровского и очень гордилась званием москвички…
И вот мама моя, всегда одевавшаяся очень скромно, – самой красивой, выходной одеждой была у нее клетчатая юбка с белой блузкой, – чуть оглядевшись в Москве, попросила свозить ее в театр. Сама она дойти до театра не могла: в тридцать лет перенесла сепсис, месяц была с температурой сорок, выжила, но инфекция ушла в ногу, из-за чего нога согнулась в колене и больше не разгибалась: по дому мама передвигалась с помощью стула или табуреток.
В театр маму довезла на машине моя сестра. И все рассказываю с ее слов.
Сверкали огни хрустальных люстр. Роскошно одетые дамы в мехах и бриллиантах и новые советские господа в кожаных куртках и серых костюмах-тройках весело поднимались по мраморным ступеням к зрительному залу. Мама с трудом, все время останавливаясь, держась за перила и опираясь на руку дочери, мучительно карабкалась вслед за ними.
Прозвенел второй звонок.
Мама вдруг остановилась на середине лестницы и, заплакав, тихо попросила: «Отвези меня домой, Валюша…»
Больше никогда моя мама в театре не была.
Так и осталось в памяти: летний вечер, на скамейках сельские зрители, мама на самодельной сцене – молодая, зеленоглазая, высокая, с тонкой талией…
…и карабкающаяся по мраморным ступеням изможденная женщина с ногой, не разгибающейся в колене.
Я уже рассказывала, что третий мой дядя, Борис, кадровый военный, революцию встретил в чине штабс-капитана. А до этого переболел он офицерскими болезнями, – то есть кутил, влюблялся в барышень полусвета, – но более всего затянула его игра в карты.
Была весна, дед мой любил сидеть в саду и смотреть на реку: дом стоял на холме, с него открывался красивый вид – кроме того, что владел дед тремя золотыми приисками, служил он управляющим небольшым заводом, имел виноторговлю, был попечителем учебных заведений. Революция не только спутала все его планы – но и унесла жизнь, его, убежденного монархиста, убили, дом разграбили, большую его библиотеку уничтожили…
Но в этом моем рассказе еще дореволюционный 1913 год. И мой дед сидит на своей любимой скамейке и смотрит на реку. Только что прошел ледоход: вода сверкает на солнце холодным блеском. Острые облака быстро скользят по колким мелким волнам.
Внезапно окликает деда моя бабушка:
– Телеграмму принесли, идите, прочитайте.
Мужа она звала на «вы» и никогда самолично его обширную почту не открывала и не читала.
Телеграмма была как раз от моего дяди – офицера, который сообщал, что «проигрался в карты», и просил срочно выслать денег.
Дед, прочитав, осерчал, долго хмуро ходил по дому, лестница на второй этаж натужно скрипела под его тяжелыми шагами. Но денег выслал.
Месяца через два, поздно вечером, привезли вторую телеграмму того же содержания. На этот раз дед не спал почти всю ночь. И опять тяжело охали ступени лестницы, эхом отзывались вздохи бабушки, носившей наверх в кабинет деда то чашки с чаем, то рюмку водки. Но снова дед своему сыну помог.
Ближе к осени все повторилось: дед отдыхал в саду, глядя на реку и на пестреющие берега, чуть тронутые желтизной, над водой резко и тоскливо кричали гуси.
– Принесите телеграмму сюда, – сказал он бабушке. И, когда она вернулась, хмуро развернул лист и, прочитав, поднялся со скамейки.
– Посыльный не ушел?
– Еще нет. Обедает.
– Идите и скажите ему, чтобы срочно ехал на телеграф. Ваш сын написал мне: «Отец, вышлите денег, а то застрелюсь», так пусть отобьют ему мой ответ: «Стреляйся, рррокалия!»
И наше семейное раскатистое грозное «р» понеслось над берегом вслед за тоскливым криком гусей. Дед долго еще сидел над рекой, бесконечно повторяя «стреляйся, рокалия, стреляйся, рокалия, стреляйся, рокалия…»
Дядя мой тогда не застрелился. Но игру в карты оставил навсегда. Расстреляли его через несколько лет пришедшие к власти большевики.
Так и осталось в памяти: еще голый сад, холодная сверкающая река и грузный старик, сидящий в саду на скамейке, вперив свой взгляд в бурлящие волны, повторяющий одни и те же роковые слова.
За своих одноклассниц я обычно писала сочинения, а они мне в ответ делали уроки по рукоделию: вышивали да плели кружева. Все эти дамские занятия на меня нагоняли скуку. Вот читать русских классиков или книги по истории я любила. И однажды, восхитившись талантом Цицерона, даже выучила наизусть одну его речь, которую и продекламировала на уроке истории, восхитив преподавателя. Он пришел к нам недавно – и я тут же стала его любимой ученицей. И – перестала учить уроки.
Полистав скучный учебник, просто отбросила его за свою кровать и о нем забыла. Тем более что на уроках историк смотрел на меня всегда с восхищением и домашних заданий не спрашивал, видимо, решив: если такую длинную речь Цицерона ученица знает наизусть, то уж краткие сведения из учебника и подавно. В классном журнале против моей фамилии стоял длинный ряд записей «весьма удовлетворительно», что в переводе на сегодняшнюю шкалу оценок означало «отлично», «отлично», «отлично»…
Настало лето, приближались экзамены. Девочки-одноклассницы сдали за меня все задания по рукоделию, я за них все сочинения. Пришла пора экзамена по истории. Светило солнышко, стояла чудная погода, и я, убегая на берег реки, ложилась на зеленую траву и мечтала о театре, о роли Клеопатры или Джульетты. Мне хотелось стать актрисой. Когда родители ставили сами пьесы и распределяли роли, все романтические героини доставались моей старшей сестре – нежной блондинке, а мне – крупноголовой и носатой – только роли свах да старух…
По Енисею плыл пароход. Он гудел так призывно, что хотелось тут же вскочить, перепрыгнуть через сизые волны, взбежать на палубу и, оказавшись среди пассажиров, уплыть с ними далеко-далеко. И, конечно, я представляла, что у капитана красивые черные усы, синие глаза, ослепительная улыбка – и он влюбится в меня…
Однажды, года через два после тех событий, о которых рассказываю, мы и в самом деле плыли на пароходе по Енисею с подругой, пятнадцатилетней пышнотелой девушкой Еленой Лизогуб. В Сибирь были сосланы очень многие представители славных русских, польских и украинских фамилий – предок Лизогуб, украинский казачий полковник, был среди них.
И вот, когда мы стояли и смотрели с палубы на суровые енисейские волны, подошла к нам старая цыганка.
