Книга Страж ночи - Сьюзен Виггз

Повернутое в профиль лицо с резкой линией выступающего подбородка, слегка смягченной неожиданным поворотом шеи, придавало ему странный, противоречивый вид, в котором смешивались жестокость и мечтательность. Зритель невольно задумывался над тем, что привело изображенного человека в такое состояние? Кто он? Любовник ли, только что насладившийся ласками возлюбленной? Или же солдат, проводящий ночь в предвкушении битвы? О чем он думает? О плотских утехах или тяготах жизни? Человек ли он или античный бог?

У Сандро перехватило дыхание. В горле застыл комок. Лаура похитила его душу и перенесла на этот холст, выставив на всеобщее обозрение! А чтобы и сомнений не оставалось, приписала внизу: «Страж Ночи Венеции».

— Ну? — резко, будто выдохнув, спросила художница.

— Это… — Сандро откашлялся, вздохнул, —… как тот бык.

— Он тебе не понравился?

— Да, — Сандро внезапно почувствовал себя уставшим, обессиленным, побежденным. — Он мне не понравился. Я возненавидел того быка.

— Ничуть не удивляюсь! — Лаура начала говорить нервно, отрывисто. — Мало кому нравятся их собственные портреты. Сказать по правде, мне стало даже как-то легче, когда пропали мои портреты, которые написал Тициан. Конечно, шедевры, но я их не любила.

Сандро даже вздрогнул от удивления.

— Как это они тебе не понравились? Да ведь картины были великолепны! Они передавали твой подлинный характер.

— А эта, — сказала Лаура, кивнув, — передает твой.

Кавалли был слишком опытен, чтобы поддаться лести, но все-таки испытывал священный трепет перед поразительной искренностью портрета.

— Вспомни, что ты обещал! — попросила девушка. — Не суди поспешно!

— И когда мне можно будет вынести суждение?

Лаура медленным жестом подняла руку.

— Ну, после того, как мне удастся вернуть твое расположение.

— Да? И как же ты собираешься это сделать?

— Да точно так же, — ответила девушка, принимаясь расстегивать его камзол, — как я писала твой портрет! Она просунула руку под рубашку. Прикосновение заставило Сандро замереть. Камзол и рубашка упали на пол.

— И… как же ты писала мой портрет?

— Боже! У тебя суровое и непреклонные черты! Ни у кого не видела ничего подобного! Чтобы передать их, мне понадобилась кисть из медвежьего волоса. Я не столько писала твое лицо, сколько высекала его… как скульптуру, — ее проворные пальцы уже занялись рейтузами.

Как во сне, Сандро сбросил туфли, чулки, белье.

— И все же, — шептала Лаура и тепло ее дыхания согревало ему грудь, — в тебе есть нежность, передать которую я смогла лишь пользуясь другой кистью. Вот этой!

Кисть в ее руке описала круг у его пупка.

— Она сделана, — пояснила Лаура, — из волосков соболя.

— Боже, — прохрипел Сандро, стиснув зубы.

Кисть выписывала на его теле невидимую, но волнующую картину, обойдя низ живота, коснувшись напрягшейся, отвердевшей плоти, проложив дорожку между бедер и обогнув ягодицы.

— Лаура…

Что он хотел сказать? Все вылетело из головы.

Ни одна женщина еще не соблазняла мужчину таким вот образом. В обширном и детально разработанном своде правил поведения, выработанном им за жизнь, отсутствовало предписание, предусматривающее, как себя вести человеку, по телу которого женщина водит соболиной кистью.

— О чем ты задумался? — поинтересовалась Лаура. — Когда ты глубоко задумываешься, я сразу замечаю, потому что у тебя между бровей появляется морщинка.

Она дотронулась кистью до лба.

— Вот здесь.

Девушка вздохнула.

— Не раздумывай, пожалуйста, что делать дальше, пусть сердце подскажет, а ты послушай его.

Сандро непроизвольно содрогнулся.

— Еще немного и меня поведет не сердце, а… — он не договорил и прижал Лауру к себе.

Как восхитительно — легко поддаться соблазну, уступив желанию, а ведь еще совсем недавно он и представить себе не мог, что способен давать волю своим порывам.

Кавалли принялся стаскивать с Лауры одежду.

В мгновение ока он раздел ее, отнял кисть и довел до смеха и слез, мучая нежными легкими ласками, пока оба не упали на гору одежды. Жадно, страстно, не испытывая ни малейших угрызений совести, Сандро любил Лауру. К черту гордость и честь, и достоинство…

Они закружились в любовном танце, подхватившем их подобно вихрю, и погрузились в музыку душ, подчиняясь лишь ритму своих сердец, пока мир не взорвался, подобно праздничному фейерверку, оставив их лежать на одежде, потными, измученными и счастливыми.

— Итак! — Лаура первой пришла в себя. — Что ты теперь скажешь о картине?

Сандро уставился на мольберт, еще раз взглянув на встревоженного обнаженного мужчину с мечтательным взором, стоящего в полумраке. Картина казалась ему слишком откровенной. Художница, написавшая портрет, чрезмерно хорошо его знала и это пугало Сандро, так как подтверждало власть Лауры над ним.

— Полагаю, ты придала мне некоторое величие, — признал он.

Лицо Лауры озарилось улыбкою.

— Да? Правда? Сандро, это лучшее из всего, что я написала! Другие картины были тоже очень важны, но эта доказывает… что у меня есть…

— Что есть?

— Дар, волшебство! Талант!

— Согласен.

— Этой картины будет достаточно!

— Для чего?

— Чтобы меня приняли в Академию.

Что-то злое шевельнулось в душе Сандро. Он отодвинул от себя Лауру и поднялся, поспешно одеваясь. Она последовала его примеру, искоса поглядывая на Стража Ночи.

— В чем дело, Сандро?

— Так вот для чего тебе все это понадобилось! — вырвалось у него из самой глубины души. — Рассчитывала, что я стану податливым? Полагала, что соглашусь, чтобы ты выставила мой портрет для всеобщего обозрения? Поэтому ты крутила кисть вокруг моего пупка?

Отчаяние исказило черты девушки.

— Нет! Но мне позарез нужно представить в Академию картину! Без нее меня не примут.

— Напиши другую!

— Но у меня нет другой с обнаженной натурой!

— Тогда измени изображенному мужчине лицо и придумай какую-нибудь другую надпись под картиной!

— Не могу! Это единственно возможное лицо для этого тела. Оно твое!

Лаура смотрела на свою картину. В ее глазах светилась любовь.

Сандро вздохнул. Любит ли она именно его? А может — лишь свою фантазию, которую вообразила и запечатлела на холсте.

— Не позволю! — он сердито кивнул в сторону полотна. — Как, ты думаешь, я буду себя чувствовать, когда вся Венеция станет пялиться на меня?