Книга Пифагор - Игорь Суриков

Ведь, как уже отмечалось выше, именно в этой древнегреческой философской школе при осмыслении бытия особое внимание уделялось так называемым парам противоположностей: верх — низ, свет — тьма, чет — нечет и т. п. В число таких пар входила и пара «правое — левое». Как бы то ни было, тактика Эпаминонда увенчалась самым полным успехом, какой только можно представить.

Помимо Фив, некоторое количество бежавших пифагорейцев появилось и в небольшом городке Флиунте (на Пелопоннесе); там, таким образом, тоже возник «филиал» пифагорейской школы. Но самое главное, что и в самой Великой Греции, на родине пифагореизма, его традиции не прервались, несмотря на все преследования. Кстати, преследования эти со временем все-таки, похоже, утратили былую интенсивность — если не во всех, то уж точно в некоторых греческих полисах Южной Италии. Мы видели, что в конце концов в регион вернулся сам Филолай — крупнейший из последователей Пифагора в то время.

Именно при нем Тарент стал италийским центром пифагореизма. Учеником Филолая и его преемником в качестве главы тамошних пифагорейцев был Архит, который славой превзошел своего учителя. Недавно об Архите появилась книга на английском языке[169], в заголовке которой он назван «царем-пифагорейцем, философом и математиком».

Архит родился между 435 и 410 годами до н. э. (более точно установить эту дату нет возможности), а скончался между 360-м и 350-м. Диоген Лаэртский пишет о нем следующее: «Всяческими своими добродетелями вызывал он всеобщее восхищение и был над своими согражданами военачальником семь раз, тогда как другие по закону не военачальствовали более одного года… В свое военачальство он ни разу не потерпел поражения; а однажды, когда ему стали завидовать, он отказался от начальства, и войско тотчас было разбито. Он первый упорядочил механику, приложив к ней математические приемы, и первый свел движение механизмов к геометрическому чертежу. Он пытался через сечение полуцилиндра получить две средние пропорциональные для удвоения куба. А в геометрии он первый открыл куб…» (Диоген Лаэртский. О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов. VIII. 79—83).

Последнее утверждение, правда, не выглядит продуманным. Невозможно представить, что до Архита греки не имели понятия о кубе. Но в целом нарисованный здесь образ выглядит весьма впечатляюще. Философ и ученый, который при этом является еще и непобедимым полководцем, — второго такого примера, пожалуй, в истории и не найти.

Архит был, кстати, не только полководцем, но и крупным государственным деятелем. Собственно, «военачальник» («стратег») — так называлась в Таренте высшая полисная должность — не только командовал армией, но и стоял во главе всего государства. А Архита, как тут было упомянуто, тарентинцы избирали на эту должность многократно, несравненно чаще, чем кого-либо другого. Фактически ему вверили бразды правления. Иногда Архита называют тарентским тираном, но это, видимо, все-таки неправильно. Со словами «тиран», «тирания» у нас связываются однозначно негативные ассоциации, к Архиту не имеющие никакого отношения. Случается, впрочем, что его именуют и царем (мы только что встретили один такой случай), но и этого титула он в действительности не носил.

Во всяком случае, в Архите как бы возродился и воплотился исконный пифагорейский идеал философа-правителя, «идеального мужа», стоящего у руля полиса. Когда он при этом успевал еще и серьезно заниматься научными изысканиями — просто непонятно (если, конечно, не учитывать, что он принадлежал к эллинскому этносу, исключительному по своей многогранной одаренности). А вклад Архита в науки, особенно механико-математические, действительно весьма велик. Этот пифагореец утверждал, что с помощью математики можно познать не только мироздание в целом (это идея, восходящая к самому Пифагору), но и свойства всех отдельных вещей и явлений, что число и величина являются «двумя едиными первичными формами существующего». Архит занимался также проблемами гармонии в музыке и пришел к выводу, что высота звукового тона зависит от скорости движения звучащих тел.

Кстати, Архит сыграл немаловажную роль в судьбе великого Платона, в приобщении этого последнего к истинам пифагореизма. Но об этом подробнее будет говориться далее, в следующем параграфе данной главы.

Итак, пифагореизм продолжал существовать. Однако нельзя не заметить и то, что через некоторое время после смерти основоположника внутри его наметился определенный раскол, который прошел по нескольким линиям. Прежде всего, напомним о двух группах пифагорейцев — так называемых «математиках» и «акусматиках». На первых порах, при жизни Пифагора, это деление, насколько можно судить, соответствовало различным ступеням посвящения в учение — об этом говорилось выше. Но впоследствии «акусматики» и «математики» превратились даже в какой-то степени во враждующие группировки[170], каждая из которых предъявляла монополию на наследие учителя, настаивала на том, что именно ее интерпретация пифагореизма является единственно верной.

Группа «акусматиков» представляла, как обычно формулируют, фольклорно-религиозную, а группа «математиков» — научно-философскую традицию в пифагореизме. Первые заучивали наизусть афористичносентенциозные акусмы (примеры таковых приводились выше), вторые погружались в науки — арифметику, геометрию, астрономию, теорию музыки… Скажем, Филолай и Архит принадлежали, безусловно, именно к «математикам». В особенной степени это можно сказать об Архите: в его деятельности пифагорейские науки окончательно обособились от умозрительной философии и выделились в специальные дисциплины. Архита ведь с гораздо большим основанием можно назвать крупным ученым, чем крупным философом. Он, чувствуется, по склонностям своим был эмпириком.

Так вот, именно в процессе этой борьбы между «акусматиками» и «математиками» и создались два образа самосского мыслителя, не вполне совпадающие друг с другом: Пифагор как религиозный учитель и Пифагор как создатель математической науки. Эта двойственность, как можно было видеть из всего предыдущего изложения, сохраняется в восприятии Пифагора до наших дней.

Между «акусматиками» и «математиками» не было единства и в важном вопросе о том, следует ли предавать оглашению — посредством публикации трудов — пифагорейское учение. Сам Пифагор, как известно, ничего не писал, излагал свои взгляды в устной форме. К этому его обыкновению теперь и апеллировали «акусматики». С их точки зрения, предать пифагорейские истины гласности, чтобы о них узнали непосвященные, означало фактически предательство по отношению к памяти наставника. Для «математиков» же такого ограничения не существовало.

Не удивительно, что именно они первыми из пифагорейцев стали писать о своем учении. «Пионером» в данном отношении, согласно наиболее надежной традиции, выступил Филолай. «Учение Пифагорово невозможно было узнать до