Книга Герман Гессе, или Жизнь Мага - Мишель Сенэс

В Берлине Самюэль Фишер, храбро пренебрегая антисемитским террором, не хотел слышать об эмиграции. «Он не мог представить себе, — пишет его дочь, — как можно покинуть свое издательство и Германию». И в результате он погиб 16 октября 1934 года в своем доме в Грюневальде. По договору между наследниками и министерством пропаганды семейное предприятие в 1935 году было поделено. Часть осталась в Берлине под руководством некоего Петера Зуркампа, который не стал прислуживать нацистам, как они рассчитывали. Другая, под руководством Готфрида Бермана, зятя Фишера, обосновалась в Вене, где издавались книги авторов, преследуемых в Германии. Гессе, относившийся, конечно, к последним, был тем не менее провозглашен таковым только в 1939 году.

В 1935 году немецкие власти потребовали у Гессе подтверждения его арийского происхождения. «Речь, вероятно, идет об ошибке, — ответит он с юмором, — поскольку я Швейцарский гражданин и член Общества швейцарских писателей… Искусство Германии и ее литература у нас в Швейцарии всегда и во всех формах приняты самым дружеским образом; и Берлин другой декларацией Общества писателей к нам, швейцарцам, проявил взаимное уважение».

В конце того же года немецкие журналы серьезно атакуют Гессе, обвиняя его, «немецкого поэта», в предательстве своего народа и «в сообщничестве с евреями по распространению за границей ложных и вредоносных идей». Вил Веспер, один из предвестников литературной диктатуры, в одном из швейцарских журналов обращается к писателю «с ненавистью, несдержанностью и в выражениях, столь непристойных», что тот чувствует себя «немного испуганным». В сентябре 1936 года предположения Гессе, что нацисты будут «стремиться задушить его и его творчество, совершенно подтвердились». Только упорство Петера Зуркампа смогло помешать запрету на издание его книг. В этих условиях писателю потребовалось определенное мужество, чтобы отправиться в северную Германию для консультации со своим окулистом. Это не было, говорит он, «безмятежное путешествие». По пути он увидел «ужасную разруху, разгром всего того, что люди, подобные нам, любили, того, в чем они нуждались, чтобы'жить». «Мировая история, — пишет он немецкому другу, — не слишком благоприятствует нашему общению», намекая на контроль за его перепиской со стороны гестапо.

В 1942 году часть книг Гессе была запрещена на территории рейха, часть подверглась жестокому рецензированию.

Вероятно, можно читать книги в том темпе, в каком они написаны: одни быстро, другие медленно. «Игра в бисер» — этот собор с огромным нефом, высоким сводом, длинными галереями вокруг хоров, с запутанными и глубокими криптами. Предупреждение торопливому читателю: не старайтесь быстро пересечь паперть! Войдем под эти спокойные своды как друзья покоя и размышления. «Игра», о которой идет речь, не похожа на другие, не похож на то, что мы считаем бисером, и ее материал. Действие этого фантастического романа отнесено к 2480 году. «Игра была поначалу не чем иным, как остроумным упражнением памяти и комбинационных способностей в среде студентов и музыкантов, и играли в нее… в Англии и Германии еще до того, как она была „изобретена“ в Кёльнском высшем музыкальном училище, где и получила свое название, которое носит и ныне, столько поколений спустя, хотя давно уже не имеет никакого отношения к бисеру. Бисером вместо букв, цифр, нот и других графических знаков пользовался ее изобретатель, Бастиан Перро из Кальва, странноватый, но умный и общительный человеколюбивый теоретик музыки… Перро соорудил себе, по примеру немудреных счетов для детей, раму с несколькими десятками проволочных стержней, на которые он нанизал бисерины разных размеров, форм и цветов. Стержни соответствовали нотным линейкам, бусины — значениям нот и так далее, и таким образом он строил из бисера музыкальные цитаты или придуманные темы, изменял, транспонировал, развивал, варьировал их и сопоставлял с другими».

Исток Игры лежит, таким образом, на стыке математики и музыки — самых возвышенных, по словам писателя, областей человеческого знания. «Всем опытом, всеми высокими мыслями и произведениями искусства, рожденными человечеством в его творческие эпохи… всей этой огромной массой духовных ценностей умелец Игры играет как органист на органе, и совершенство этого органа трудно себе представить — его клавиши и педали охватывают весь духовный космос…»

Видимо, уже в 1930 году, когда писал «Паломничество в Страну Востока», Гессе думал об «Игре в бисер», которую он посвятит «паломникам Востока» — символической «утренней страны», где однажды пробудится знание. Этот вымышленный край, который так и не открыли паломники, мог бы быть Касталией, которая появляется в следующей книге и обязана своим именем чистому источнику в Дельфах, струи которого вдохновляли поэтов.

Если у Гессе и возникали трудности во время создания «великого труда старости», то не из-за отсутствия вдохновения, а из-за событий того времени. В марте 1934 года последняя из трех версий «Опыта общепонятного введения в историю Игры в бисер», написанного в 1932 году, «стала невозможной и лишенной смысла», потому что в ней присутствовала пародия на политику современной Германии, что ставило этот текст вне обсуждений.

В сентябре 1934 года Гессе заканчивает четвертую и окончательную версию «Введения», которая появится в декабре в Берлине, в «Нойе рундшау». Из нее понятно, с каким старанием, сохранив основную идею, автор ушел от действительности. «Но на протяжении этого времени, — вспоминает издатель Фолькер Михельс, — копии политической версии продолжали тайно циркулировать в Германии».

В конце 1935 года Гессе пишет: «Моя жизнь оставляет желать лучшего, и поэтому моя работа оставлена. На протяжении двух летя не продвинулся ни на шаг». Кажется, ему препятствует все: здоровье, финансовые проблемы, смерть или неверность друзей, нападки, объектом которых он является, тысяча разочарований.

В мае 1936 года он успокаивает Петера Зуркампа: «Недавно я вновь стал верить, что продолжу работать над романом». В сентябре 1939 года разразилась давно назревавшая война, и писатель повторяет свое желание «закончить труд, с которым провел последнее десятилетие, и передать его, если возможно, в мир, где он будет издан и прочтен». Однако в конце года возраст, дающий о себе знать, и война, забирающая силы, заставляют его сомневаться: «Я начал настоящий труд жизни. Самое важное, впрочем, уже закончено. Позднее, если потребуется, в нем увидят с достаточной ясностью, каковы были мои намерения; но окончание его остается весьма проблематичным».

С немного болезненным юмором Гессе замечает, как медленно движется вперед: «…Я пишу строку или две в день. Раньше я бы посмеялся над тем, кто сказал бы мне, что я буду работать с такой скоростью. Остается лишь надеяться, что моя вода, которая течет из этой маленькой тоненькой трубки, плещется не хуже, чем раньше». Но когда он измеряет результат своей работы не количеством написанного, а степенью явленности духовной субстанции и местом в его жизни, его комментарии становятся более спокойными. «Орден Кнехта, — пишет он 27 января 1942 года Фрицу Гундерту, — и „Игра в бисер“ наполняют на протяжении более чем одиннадцати лет мою внутреннюю жизнь; когда внешний мир враждебен нам, мы создаем другой, такой, где наше дыхание не было бы стеснено. Для меня существует некое количество понятий и идей, которое будет однажды воспринято тем, кто поймет вполне мою книгу». И наконец может сообщить дочери Самюэля Фишера: «Весной я написал несколько последних фраз большой работы, начавшейся одиннадцать лет назад; теперь я ее смог наконец закончить; я часто сомневался, что мне это удастся».