Книга Брат мой Каин - Валерий Бочков

Кожей, черепом, мозгом я услышала хищный стон стальной пружины внутри револьвера. И тут же – цок! Пустой металлический звон эхом заметался внутри моей черепной коробки. Пусто!

– Ага! – плотоядно вскричал Сильвио. – И этой повезло! Справедливость!

Он оскалился, точно собирался укусить кого-то. Оглядел зал.

– Следующий! – крикнул, будто гавкнул. – Ты! Бородатый!

Оператор, бородатый, но лысый, растерянно вытянулся, как солдат. Но тут же, опомнившись, нырнул под стол.

– А справедливость как же? – зарычал Сильвестров. – Тогда ты! Ты! Иди сюда!

Девица, в которую он целил, завизжала и грохнулась на пол. Началась паника. Люди метались, перепрыгивая через столы и сбивая компьютеры, пытались бежать к выходу. Железные двери оказались закрыты. Там началась свалка. Наш оператор, молодчина, продолжал держать картинку – взял общий план зала, потом перевел на средний, на Сильвестрова. Среди грохота и криков тот алчно наблюдал за переполохом, поводя стволом револьвера, точно выискивая цель. Я подала оператору знак: «На меня, крупный план», он развернул камеру. Подняла руку и выставила ладонь прямо в объектив.

– Каширская! – Сильвестров схватил меня за запястье, вывернул руку. Взглянул на мою ладонь и захохотал. – Каширская! – повторил, давясь смехом. – Бедная, глупая Каширская!

Я выдернула руку, на потной горячей ладони расплывалась клякса. Черная грязная клякса.

Сильвестров выпрямился, гордо выставил подбородок. Перестал смеяться.

– Ты слышишь? – прислушался он. – Слышишь?

Я пялилась на ладонь. На грязную кляксу, в которую превратились буквы и цифры.

– Слышишь?

Сквозь крики и грохот пробился стон скрипок. Тихий ноющий звук.

– Летят… – загадочно ухмыляясь, проговорил он.

Мне показалось, что он рехнулся. Или это я чокнулась? Скрипки ныли на одной ноте громче и громче, звук рос и ширился, точно к нам приближался рой голодных цикад.

– Ты знаешь, Каширская, сколько времени летит ракета с Даугавпилсской базы до Питера?

Я смотрела в его глаза. Безумные. Сапфировые глаза василиска. Скрипки уже нагло пилили вовсю, им вторили альты, еще миг – и мрачно замычали виолончели, с бычьим напором поперли контрабасы – крещендо! – цикады и валькирии смешались со шмелями и гарпиями, разъяренный Вагнер рвал на куски Римского-Корсакова. Какофонией дирижировал шестирукий Стравинский.

– Три минуты. Сто восемьдесят секунд, – сказал он весело, почти восторженно. – Так что времени, считай, в обрез. Надо все линии завершить, все узелки затянуть – как в хорошей пьесе. Как у Чехова… Чтоб никаких тебе не-до-…

Он не договорил, направил пистолет прямо в объектив камеры и нажал на спусковой крючок. Грохнул выстрел. Оператор, не выпуская камеры из рук, сделал шаг в сторону, эдакий галантный шажок, как в менуэте. После медленно, почти плавно, начал заваливаться назад. Сильвио отбросил револьвер, повернулся ко мне.

– Неужели ты, глупышка, думаешь, я доверю режиссуру заключительного акта моей трагедии какой-то дурехе вроде тебя? Нет! Конечно же нет!

Он схватил меня за воротник обеими руками. Адский оркестр громыхал, я едва различала слова. К струнным добавились духовые, они ревели, точно бесы дули в эти проклятые трубы.

– И неужели ты думаешь, что я стал бы устраивать весь этот маскарад… Гнусный балаган, подлый дурацкий спектакль… – Он уже кричал и плевался мне в лицо. – Если бы… если бы тут хоть что-то работало! Хоть одна пусковая установка! Хоть одна ракета!

Сильвестров оттолкнул меня.

– Хлам! Рухлядь! – Он взмахнул руками, картинно, как актер в греческой трагедии. – Муляж! Стал бы я мультяшные взрывы мастерить, если б у меня была хоть одна настоящая ракета! Хоть одна!

Он сорвал со стены дисплей, выдрал провода и начал, как доской, колотить им по столам. Крушил компьютеры, экраны, стекло и пластик летело брызгами.

– Да, злодей! Тиран! Нерон! Сжечь весь мир – да! Лучшего он не заслуживает! Уходя, так саданул бы дверью, ваша поганая планетка треснула бы к чертовой матери. Пополам!

Сильвестров продолжал орать, но я его уже не слышала. Буйный оркестр подбирался к финалу. Грянула кода – сатанинская кульминация – рев Ниагары, хохот Везувия, рокот сотни ракетных турбин. Заключительное крещендо. Мой мозг был готов взорваться. Трещала черепная коробка – я слышала этот звук. Я видела это небо – кровавое небо Босха. Серые ангелы с обожженными крыльями падали на обугленную землю. Черную, мертвую землю. Грянул заключительный аккорд и…

39

Яблоки. Золотые яблоки. Огромные, как фонари, и с тем же медовым сиянием, таинственно текущем изнутри. Они свисали с веток, неспешно плыли надо мной – или это я плыла под ними? И может ли тишина быть доброй? Она ведь просто отсутствие звука? Пустота. Ничто. Как и смерть… Тоже пустота, тоже ничто.

– Ничто? А как же яблоки? – насмешливо спросил дед. – Вот они, душа моя. Гляди, какие, а?

Да, яблоки были чудо как хороши.

– А аромат? А?

Я вдохнула божественную свежесть. О да!

– Дальше мне нельзя, – сказал дед. – Пойдешь с ним.

Кареглазый. Он возник из воздуха, из тишины, из яблочного духа – так появляется туман над сумеречным озером. Так рой мошкары прядет из закатных лучей свои призраки. Он подошел ближе. Босой, льняная крестьянская рубаха, внимательные рысьи глаза.

– Но ведь это… – я запнулась.

– Ну-ну? – Кареглазый приблизил насмешливое лицо. – Кто я?

Меня снова, как и в прошлый раз в том цветущем саду, охватил ужас. Необъяснимый, бесконтрольный страх. В психиатрии это называется «вегетативный криз», или «эпизодическая пароксизмальная тревожность». Паническая атака, говоря попросту.

– Ну? – Улыбка сошла с его лица.

– Садовник, – прошептал дед мне в ухо. – Зови его Садовник.

– Садовник, – промямлила я послушно.

– Садовник? – повторил кареглазый чуть удивленно. – Садовник… Неплохо, генерал.

Он картинно развел руки в стороны.

– Сад! Руны и иероглифы вечности. Логотип бессмертия. Переход метафорического в метафизическое – рождаясь и умирая, и рождаясь опять, – сад побеждает смерть. Он квинтэссенция деятельного покоя, он изменяется незримо, он движется, оставаясь на месте. Растет! Корни его в земле, а крона в небе. Слияние небесного и земного, прекрасного и полезного. И, наконец, просто вкусного!

Кареглазый сорвал яблоко и протянул мне.

– Пошли.

– А как же дедушка?

– Генералу нельзя. Он шел путем Дракона.

– Что это?

– Это путь Дракона. Но насчет сада – какой молодец! Поэт и философ – вот ведь сукин сын!