Книга Ритуал тьмы - Кристоф Хардебуш

— Еда хорошо, — заявил бородач и начал кормить итальянца белым безвкусным хлебом, скатывая шарики и запихивая их ему в рот.

Никколо угостили даже куском козьего сыра со специями, а потом снова дали воды.

В конце концов бородач указал на обочину.

— Делать.

Никколо непонимающе уставился на него, и тот схватился за промежность и издал звук, отдаленно напоминающий журчащую воду.

— Я не могу… — запротестовал юноша, но его толкнули к обочине, стянули штаны и заставили присесть на корточки.

Стоявшие вокруг солдаты с любопытством наблюдали за происходящим. Сгорая от стыда, Никколо облегчился.

Затем его опять потащили к ящику, действительно оказавшемуся гробом. Увидев это, Никколо начал сопротивляться и кричать, но все было тщетно. Полдюжины солдат затолкали его внутрь и накрыли. Юноша, извиваясь, стал давить ногами в крышку, но один из солдат просто улегся сверху.

Когда вокруг стало темно, итальянец прекратил сопротивление. Он старался глубоко дышать и не терять самообладания, но темнота и страх сводили его с ума, и сейчас Никколо не мог все спокойно обдумать.

Телега, зашатавшись, двинулась вперед. Юноша почувствовал, как слезы наворачиваются на глаза.

Так все и продолжалось. Никколо время от времени извлекали из темноты гроба, кормили и поили. Два раза его развязывали, но в эти моменты солдаты держали его на прицеле мушкетов, словно он был каким-то демоном, которого нельзя выпустить на свободу. На коже, где веревки врезались в тело, образовались багровые кровоподтеки, а ушиб на плече стал синим с желтоватым отливом.

Его вытаскивали наружу и с той же непреклонностью укладывали обратно в гроб, надевая перед этим мешок на голову, как бы он ни сопротивлялся.

Вивиани не знал, куда они направляются. По крайней мере, они точно углублялись в горы. Все попытки выведать у похитителей цель их путешествия ни к чему не привели. На самом деле все общение ограничивалось парой слов на ломаном греческом, которым кое-как владел бородач — судя по всему, начальник этих солдат.

Непонятно было даже, сколько прошло времени, ведь Никколо не знал, выпускают ли его наружу каждый день. Иногда это происходило ночью, но был ли это поздний вечер или раннее утро, юноша не понимал. Вся его жизнь свелась к паре мгновений, когда страшный голод и мучительная жажда ненадолго отступали. Все остальное тонуло в этой темноте, в одиночестве, и Никколо поймал себя на том, что радуется, когда видит неприветливые лица солдат, ведь это были люди.

Когда вокруг зазвучали незнакомые голоса и в воздухе повисли новые запахи, Никколо навострил уши. Здесь было больше людей. «Может быть, я в городе?» — подумал он. Вдохнув поглубже, юноша начал вопить, лихорадочно вспоминая слово «помогите» на всех известных ему языках. В конце концов кто-то похлопал ладонью по крышке гроба, но Никколо не прекратил кричать, пока его не начали раскачивать из стороны в сторону. Снаружи раздался хриплый смех.

Гроб подняли и бросили на землю. От удара итальянец на мгновение оцепенел, но тут его опять куда-то понесли. Наконец движение прекратилось, но больше ничего не произошло. Голоса стихли.

Ему не оставалось ничего, кроме ожидания, и в сознании Никколо вспыхивали ужасные картины — его оставили где-то умирать, возможно, в каком-то огромном зале, уставленном гробами с телами врагов Али-паши.

«Но зачем было везти меня в такую даль, чтобы потом просто убить?» — пронеслось у него в голове, однако, несмотря на все логические умозаключения, юноша ничего не мог поделать с овладевшим им ужасом.

Защелки крышки клацнули, и гроб открылся. Никколо вздохнул с облегчением. Тут тоже пахло людьми. Вокруг царил полумрак, и только одна сальная свеча испускала свет. Вокруг гроба собрались солдаты. Они глазели на Никколо, словно он был экспонатом в кунсткамере. Все лица были незнакомыми, даже бородач куда-то запропастился.

Один из солдат поднял мушкет и осторожно толкнул Никколо в бок, словно опасался, что от слишком сильного прикосновения юноша взорвется, как пороховая бочка. Ничего не произошло, и некоторые набрались храбрости и принялись его ощупывать, осматривая одежду и роясь в волосах. Кто-то отдал приказ, и Никколо вытащили из гроба и поставили на ноги. Путы разрезали, и по затекшему телу впервые свободно полилась кровь — так мучительно и в то же время сладко, ведь это означало, что он еще жив.

Никколо повели по каменному коридору. Сперва он подумал, что находится в каком-то здании, но потом понял, что стены состоят из выщербленной скалистой породы. «Это пещера, — догадался молодой граф. — Или шахта». Но осмотреться он не успел, потому что уже вскоре они дошли до ямы. Вивиани двигался неуверенно, ноги дрожали, и он почти не чувствовал ступней после того, как так долго пролежал в гробу. Глубина ямы была не меньше трех-четырех метров, и юноша опасливо замер на ее краю. Один из солдат схватил его за плечо и развернул к себе. Подняв длинный изогнутый кинжал, солдат одним движением разрезал веревки на его руках, и, прежде чем итальянец сумел что-либо предпринять, его толкнули в грудь. Инстинктивно сделав шаг назад, Никколо споткнулся и почувствовал под ногами пустоту.

Падая в яму, он лишь успел увидеть насмешливые лица солдат.

Горы Пинд, 1821 год

Время шло незаметно. Сперва Никколо еще пытался определить, сколько же времени он тут находится, и делал зарубки на стене всякий раз, когда ему приносили еду, но вскоре понял, что это происходит нерегулярно, и теперь он даже не мог заставить себя подойти к этой стене.

Вода, которую ему приносили, всегда была теплой и застоявшейся, иногда Никколо даже чувствовал ее гнилостный привкус. Кормили его рисом или другой кашей, перемешанной с тушеными овощами. Иногда ему даже давали суп, и это были лучшие дни, ведь в супе плавало мясо, и нередко к нему полагался хлеб. Солдаты спускали корзинки с едой в яму на веревках.

Никколо отказывался облегчать жизнь своих палачей, но его попытки бунтовать всегда проваливались. Когда он не подвешивал корзину обратно на веревку или разбивал кувшин с водой, вниз спускалась дюжина солдат. Они избивали его палками, пока он не оседал на пол и не сворачивался там клубком, пытаясь закрыть руками голову. Его пинали, что-то крича на неизвестном ему языке.

«Почему?» — спрашивал он сам у себя бессонными ночами.

— Почему?! — вопил он, видя чье-то лицо над краем ямы.

Но ответа по-прежнему не было.

И все же Никколо продолжал свои попытки, ведь иначе солдаты просто оставляли его в темноте. Пока он ел и за ним смотрели, было светло. Пока он привлекал к себе внимание, было светло. Юноша никогда не думал, что слабое мерцание факела будет иметь для него такое значение, что он готов будет принять побои, лишь бы его увидеть.

Один край ямы Никколо отвел под отхожее место — там была небольшая ниша в стене, и юноша заползал туда, когда ему нужно было облегчиться.