Книга Молодая Екатерина - Ольга Игоревна Елисеева

Такая логика поразила читательницу «Духа законов» Монтескье. «Я ужаснулась тому, что он сказал, и возразила: “Но если так приниматься за дело, то не будет больше невинных на свете. Достаточно одного завистника, который распустит в обществе неясный слух… по которому арестуют, кого ему вздумается, говоря: обвинители и преступления найдутся после… Это варварство, мой дорогой… Кто дает вам такие плохие советы?”»

Петр велел позвать Брокдорфа, чтобы пояснить великой княгине дело. Из рассуждений лукавого камергера Екатерина поняла, что Элендсгейма, стоявшего «во главе департамента юстиции», лица, проигравшие судебные процессы, обвиняли в получении взяток.

Разобраться на расстоянии не представлялось возможным. Царевна заявила, что ее мужа склоняют к совершению «вопиющей несправедливости», предлагая схватить человека, «против которого не существует ни формальной жалобы, ни формального обвинения». Однако «великий князь, я думаю, слушал меня, мечтая о другом». О чем же?

Когда супруга вышла, Брокдорф «с очерствевшим сердцем» сказал своему господину именно то, что тот желал слышать. Все слова царевны внушены не «любовью к справедливости», а «желанием властвовать», она «не одобряет никаких мер, относительно которых не давала совета», «женщины всегда хотят во все вмешиваться», но только портят то, «чего касаются», «действия решительные им не под силу». В результат царевич отправил приказ арестовать Элендсгейма.

Это беззаконие выглядит под пером биографа Петра III очень благовидно: великий князь проявлял к своему герцогству постоянный интерес, «может быть, хаотичный, порывистый и даже мелочный, но не лишенный определенной тенденции» – «упорядочить судопроизводство, военное дело… навести дисциплину» в работе Тайного совета. Но жертвами «порывистости» герцога становились живые люди. Автор как будто не замечает, что приводимые им слова немецкого историка Р. Приеса подтверждают рассказ Екатерины: «Уже вскоре после вступления Петра на герцогский трон в Совете началась ожесточенная борьба, и вплоть до его свержения в 1762 г. кто-нибудь из членов Совета… находился в предварительном заключении»482.

Это черта роднила Петра Федоровича с Павлом I, в царствование которого высшие сановники, проведя на посту несколько дней, неделю, месяц, отправлялись в крепость. Сын Петра III тоже проявлял «хаотичный, порывистый и даже мелочный» интерес к дисциплине, судопроизводству, военному делу. Удивительно ли, что результат вышел тот же?

«МАДАМ РЕСУРС»

«Мне было ясно как день, – писала Екатерина, – что господа Шуваловы пользовались Брокдорфом… чтобы сколько возможно отдалить от меня великого князя»483. Тем не менее, Петр продолжал питать к жене доверие: «Великий князь издавна звал меня madame le Ressource, и как бы он ни был сердит, и как бы ни дулся, но если он находился в беде… бежал ко мне со всех ног, чтобы вырвать у меня мое мнение; как только он его получал, он удирал опять со всех ног»484.

Вскоре нашей героине удалось взять реванш за дело Элендсгейма. Оказалось, что арестом самого влиятельного в Киле сановника Брокдорф просто хотел показать свою силу. А наследник – продемонстрировать, кто хозяин в доме. До повседневной, рутинной работы по управлению герцогством ни у того ни у другого руки не доходили. Зато Екатерину она очень интересовала:

«В одно прекрасное утро великий князь вошел подпрыгивая в мою комнату, а его секретарь Цейц бежал за ним с бумагой в руке. Великий князь сказал мне: “Посмотрите на этого черта: я слишком много выпил вчера, и сегодня еще голова идет у меня кругом, а он вот принес мне целый лист бумаги, и это еще только список дел, которые он хочет, чтобы я кончил, он преследует меня даже в вашей комнате”. Цейц мне сказал: “Все, что я держу тут, зависит только от простого “да” или “нет”, и дела-то всего на четверть часа”… Цейц принялся читать, и по мере того, как он читал, я говорила “да” или “нет”, это очень понравилось великому князю, а Цейц ему сказал: “Вот, Ваше Высочество, если бы вы согласились два раза в неделю так делать, то ваши дела не останавливались бы, это все пустяки, но надо дать им ход, и великая княгиня покончила с этим шестью “да” и приблизительно столькими же “нет”. С этого дня Его Императорское Высочество придумал посылать ко мне Цейца… Я сказала ему, чтобы он дал мне подписанный приказ о том, что я могу решать и чего не могу… Только Пехлин, Цейц, великий князь и я знали об этом распоряжении, от которого Пехлин и Цейц были в восторге: когда надо было подписывать, великий князь подписывал то, что я постановила».

Кажется, отвращение к труду было у Петра Федоровича фамильной чертой, в этом вопросе он показывал себя истинным племянником своей тетушки. Великий князь тянулся к Голштинии и хотел управлять герцогством как самостоятельный государь. Для него царствовать значило «действовать решительно». А в понимании Екатерины власть не была правом бесконтрольно тратить казну или безнаказанно хватать людей. Истинное могущество складывалось из тысяч «да» и «нет», которые скрепляли страну единой сетью «воли монаршей». Стоит ли удивляться, что чиновникам, вроде Пехлина и Цейца, работалось с великой княгиней лучше? Они привыкали к ней, становились ее резервом, а на Петра смотрели со скрытым презрением. Непредсказуемый государь – худшее из возможного.

Однажды, воспользовавшись благоприятным моментом, когда муж был спокоен и не пьян, великая княгиня упрекнула его, что «он находит ведение дел Голштинии таким скучным и считает это для себя таким бременем, а между тем должен был бы смотреть на это как на образец того, что ему придется со временем делать, когда Российская империя достанется ему в удел». Наследник, пребывавший в меланхолии, ответил то, что говорил уже много раз: «Он чувствует, что не рожден для России; что ни он не подходит вовсе для русских, ни русские для него и что он убежден, что погибнет в России». Возражения жены тоже повторялись не впервые: «Он не должен поддаваться этой фатальной идее, но стараться изо всех сил о том, чтобы заставить каждого в России любить его, и просить императрицу дать ему возможность ознакомиться с делами империи»485.

Однако пока выходило, что управление родовым герцогством, которое должно было стать школой для Петра, пополняло знания Екатерины. Позднее, в 1762 г., наша героиня пришла к власти не только сложившимся политиком – этому немало помогли придворные интриги, – но и администратором с опытом кабинетной работы. Она знала, как распределить обязанности статс-секретарей и наладить функционирование личной канцелярии, собственноручно писала инструкции для должностных лиц. Кропотливые занятия с Пехлиным и Цейцем не прошли даром. Именно к Екатерине приходили немецкие чиновники за решением того или иного «скучного» вопроса, а подпись супруга подчас не означала даже знакомства с предметом. Мыльников замечает, что «поначалу Екатерина пыталась вмешиваться в голштинские дела», но в связи с заговором Бестужева в 1758 г. была от них отстранена Елизаветой Петровной486. Это «поначалу» продолжалось с 1745 г. по 1758 г. – тринадцать лет.

«Советы, которые я давала великому князю, вообще были благие и полезные, – без ложной скромности заявляла наша героиня, – но тот, кто советует, может советовать только по своему разуму и по своей манере смотреть на вещи и за них приниматься; а главным недостатком моих советов великому князю было то, что его манера действовать и приступать к делу была совершенно отлична от моей». Иными словами, другому человеку свою голову на плечи не поставить.