Книга Философия возможных миров - Александр Секацкий

И Сергей Курехин, его, конечно, следовало бы упомянуть в первую очередь. Курехин отвечал за арматуру творимого мира и за то, чтобы его не спутали с чем-то другим. Акции «Поп-механики» образуют последовательность во времени, наиболее пригодную для того, чтобы быть каркасом летописи, неважно, на какой площадке они осуществлялись, – на ленинградском телевидении, в галерее «Асса» или в очередном ДК. Создаваемые Курехиным композиции до сих пор не исчерпали своего новаторства. Более того, их все еще не удается разложить на элементы и компоненты: что, помимо звуков, взмахов, бликов, колебаний воздуха, резонансов внутренней и внешней экспрессии, входило в тот или иной эталонный перформанс, не совсем ясно. Даже если согласиться с Пелевиным, что как раз незадолго до этого во всем мире наступила эпоха великих «сомелье», специалистов по ингредиентам и компонентам, версии Курехина остаются непревзойденными. Лично мне больше не приходилось сталкиваться с такой очевидностью и в то же время незатейливостью объективной магии, осуществляемой прямо у тебя на глазах. Есть подозрение, что в ходе этих величественных камланий вносились микропоправки в частоты колебаний суперструн, благодаря которым сама Вселенная есть то, что она есть.

Список имен, разумеется, можно расширять во все стороны, например в сторону предшественников и скрытых основоположников. Тут возникают фигуры художника Боба Кошелохова и поэта (скрытого демиурга) Аркадия Драгомощенко. Впрочем, и их вклады высвечены ассакультурой и ею же доставлены в нужную точку / площадку пространства и времени, где они и по сей день хранятся самым надежным способом хранения, а именно в составе напитка неких богов, которые так искусно скрывали (и скрыли!) свою принадлежность к простым смертным.

Можно упомянуть непременных участников похода, во время этого похода воссиявших: музыканты Цой и Гребенщиков, художники Кирилл Миллер и Олег Котельников, философ Алла Митрофанова и еще художники, еще поэты, актеры, скоморохи и менестрели, едва ли не у каждого из них был свой звездный час, когда ему / ей принадлежала эстафета лидерства, – а раз был, то и есть, поскольку то время не прошло, а лишь сокрылось вместе со своей многообещающей истиной, которая еще будет предъявлена как достойный рассмотрения аргумент, значимый для итоговой сводки конца времен.

Понятное дело, что особняком тут стоит фильм «Асса» Сергея Соловьева, кино, которое больше чем кино. Удивительный драйв этого произведения, документа эпохи (если что-то вообще можно назвать документом), в свою очередь лишь отчасти дошел до наших дней, его предельный «экшен» покрыт сегодня мятной оболочкой легкой амнезии – и все же струящиеся чары дают представление о том, что это было. Заряд не обезврежен, порох не отсырел, всего лишь поставлен режим ожидания новой критической массы. Сам фильм как бы нехотя, неохотно, но внятно и честно предупреждает о неминуемом наступлении времени Козлодоевых, когда мало чему суждено будет уцелеть из списка предъявленных миру сокровищ. Невидимому граду Китежу предстоит скрыться, погрузиться в глубины вод под натиском стихии беспрецедентного цинизма и жлобства, накопившегося в отстойниках советской цивилизации. Вот-вот придут свои бандиты и чужие политики – и вторые будут беспощаднее первых. Но именно поэтому так важны яркость и точность воссоздаваемого блеска, экзистенциальная формула возможного спасения от окончательного забвения. Тогда мальчик Бананан и девочка-лилия в окружении травки будут ждать своего часа, пребывая во граде Китеже.

За неимением лучшего термина я для себя называю этот событийный поток асса-культурой. Ее удивительные параметры достойны тщательного анализа и, конечно же, еще будут проанализированы. Сейчас хотелось бы отметить несколько дополнительных моментов.

Во-первых, действенность асса-культуры, этих самых ярких представителей ленинградского андеграунда заключалась в том, что они сохраняли дистанцию по отношению к всеобщей перестроечной политизированности. Они совершали захватывающие виражи между Лениным и Ленноном, руководствуясь критерием вкуса и безошибочным чувством крутизны, а не ситуативной политической оценкой. С поправкой на время траектория виражей остается неповторимой.

Во-вторых, благодаря тому, что актуальная мировая креативность попадала в СССР не сразу, не напрямую, а кружным путем и с некоторым запаздыванием (даже такие чуткие приемники, как Драгомощенко и Тимур Новиков, вынуждены были считаться с таким раскладом), все важнейшие драйвы от «Битлз» и Энди Уорхола до Делеза и Гваттари не сменяли друг друга последовательно, а оказались в наличии одновременно. Следовательно, возникла возможность извлечения причудливых аккордов, которой блистательно воспользовалась ассакультура.

И еще, конечно, скорость и легкость. Никакого мучительного высиживания произведений; произведения, даже действительные шедевры, создаются и потребляются (проживаются) на лету, как фрагменты текущей жизни. Ничего не жалко по отдельности, ничто по отдельности не рассчитано на вечность. И поэтому вечности ничего не оставалось, как подхватить все время целиком, свернуть его в вакуумное кольцо, по которому непрерывно текут слабые токи, и удалить из слоя осуществленности с пометкой «до востребования».

Асса-культуру как особый компактный мир, как одну из лучших планет Маленького принца можно сопоставить и с опытом митьков, тоже обустроивших свой чарующий оазис на обочине катастрофы и вообще истории. Безотносительно к оценочным категориям между этими нишами, впрочем, есть существенная разница: если митьковское дык-бытие является гостеприимной пещерой для укрытия от тоталитаризма (причем одряхлевшего, обветшавшего тоталитаризма) и без этой нависающей угрозы практически утрачивает смысл, то асса-культура хотя и вызревает в недрах тоталитаризма, но по-настоящему инициируется только катастрофой: это именно попытка проложить коридор в параллельный мир. Возможно, сюда еще вернется Алиса.

* * *

Итак, катастрофа срывает со своих мест, выкорчевывает некоторые устойчивые, а равно и отстойные формы жизни, вбрасывая их в горячий темперированный поток. Революция учреждает новое бытие, но не ее обновляющая роль составляет в данном случае предмет нашего внимания, речь идет об инвентаризации автономных историй, полян времени, порой именно сама катастрофа и осуществляет такую инвентаризацию. Что-то отбрасывается бесповоротно и не вызывает никакой жалости: засохшие объективации, тупики гиперспециализации, беспросветные зацикленности – они же заезженные пластинки повторений. Кое-чего очень жаль, например, тех развилок, после которых революция уже устремляется к выгоранию исходных и расходных материалов. Но инвентаризация фиксирует не только это. Формы, лишившиеся привычных вхождений, радикализированные самой историей, способны стать семенами новых хронопоэзисов. Необязательно сразу, когда они заступают на короткую вахту присутствия, это может случиться и позднее, поскольку сохраняется всхожесть семян, инициированных катастрофой.

И уклонение от катастрофы – это стратегия, которой принадлежит здесь очень важная роль. Причем уклонение уклонению рознь, история отнюдь не сводится к противостоянию буревестников и пингвинов. Есть ведь и гордый Архимед с его предсмертными словами «Не трожь мои чертежи!».