Книга Женщина-зима - Алина Знаменская

Любава достала газету и потрогала входную дверь — закрыто. Сразу заглянула в баню, а потом в сарай. Так и есть: две огромные клетчатые сумки с одеждой Семена стоят себе в уголочке, накрытые брезентом. Вся одежда там — и зимняя, и осенняя. Уходил-то надолго, вернее — навсегда, а не получилось. И еще ей же условия выставляет!

Любава потопталась на пороге, вышла из сарая. Она знала уже от знакомых, что Семен у Сизовой не живет больше. Магазин закрыл, а сам ночует на складе. Есть там у них топчан старый, на нем и спит.

Вот и пусть спит. Пусть почувствует, что это не так просто: пришел, ушел.

Одно беспокоило Любаву: через два дня кончается у дочки сессия и она возвращается домой. Что ей сказать?

Любава вошла в дом, сразу включила телевизор. Пока разогревала обед, смотрела какую-то серию. Смотрела она в основном из-за красивых нарядов да интерьеров интересных. Подмечала, у кого как. Нельзя сказать, чтобы она очень уж страдала от одиночества. Сварила себе небольшую кастрюльку борща — на неделю хватило. Стирки тоже мало, не сравнить, как раньше, с мужем. И все же она знала, что примет Семена, хотя бы для того, чтобы досадить сопернице. И тот факт, что муж перетаскивает свои вещи ближе к дому, лил воду на мельницу ее самолюбия.

На работу она вернулась в прекрасном настроении, а после домой шла своей обычной дорогой, но совсем не такой походкой, какой возвращалась с работы зимой, после ухода Семена.

Теперь она подметила у себя новую посадку головы, разворот плеч и вообще другой образ. Совершенно довольная собой, она вошла во двор и сразу поняла, что Семен дома. Двор был старательно выметен, а веник с совком стояли под крыльцом, тесно прижавшись друг к другу.

Она усмехнулась, подошла к крыльцу. Ступеньки были сырые, а на нижней лежала аккуратно расправленная мокрая тряпка. То-то же! А то развыступался, условия начал выдвигать!

Любава вытерла о половик босоножки, разулась на веранде. Так и есть — полы вымыты, высохнуть еще не успели. С веранды из кухни доносились сногсшибательные запахи. Неужели готовит?

Она постояла, не решаясь войти. Потом все же набрала воздуха, как перед прыжком в воду, и толкнула дверь.

Семен выглянул из кухни:

— Привет!

— Привет, коль не шутите, — буркнула Любава.

— А я вот тут… Над курицей измудряюсь… Цыплят табака решил вот…

— Ну, решил так решил.

Любава особо эмоций не показывала, кинула сумку на диван и отправилась к себе в спальню — переодеться. Бросаться на шею блудному мужу с распростертыми объятиями не входило в ее планы. Прошлый раз она повела себя с ним слишком мягко, за что и поплатилась. Опозорил ее перед культурными людьми.

Сейчас Любава решила вести политику непрощенной обиды и стоять на своем до конца. В чем должен заключаться конец, она точно не решила.

Но, войдя в СРОЮ комнату, поняла, что Семен тоже готовился к разговору с гей. На их большой кровати, поверх покрывала, лежала и искрилась всеми оттенками красного дерева шикарная норковая шуба. К такому Любава готова не была.

Она осторожно прошлась вокруг кровати, любуясь вещью, как произведением искусства, потом развернула, посмотрела подкладку. Качество хорошее. Накинула на плечи и замерла перед зеркалом. Ну надо же! Все по ней, и длина, и в плечах… А сама она, Любава, в этой шубе как царица. Просто Екатерина Великая!

Поскольку никогда раньше от мужа подобных подарков она не получала, то поняла: чувствует свою вину Семен. Ох чувствует!

Но когда в комнату, не вытерпев, заглянул Семен, она скрыла свое торжество и даже несколько небрежно спросила:

— С Сизовой, что ли, снял при расставании? Семена аж перекосило.

— Да ты на размер-то посмотри! У нее размер-то какой? Да и меньше ростом она. Чё ты сразу как эта…

— А что, по-твоему, я растаять должна? После того, что ты со мной сделал? Ты, Сеня, думаешь, можно боль-то мою шубой прикрыть?

Семен сразу сменился в лице. Словно ему напомнили о том, что он как бы уже и забыл. Он опустился на стул у двери и голову повесил. А она сняла шубу и аккуратно ее на кровать положила. Как было.

Помолчали.

— Люб, — начал Семен, не глядя на нее, — давай жить, как раньше. Давай забудем все, пусть у нас будет, как было.

— Ты думаешь, такое возможно? — тихо спросила Любава.

— Если ты простишь меня, то возможно, — тоже тихо ответил он.

Она покачала головой:

— Не знаю, не знаю… Живи, конечно, дом твой… Но будет ли по-старому, Сеня, поглядим-увидим.

Тут он впервые глаза на нее поднял, и в них было столько неподдельной радости.

— Примерь шубу-то, — попросил он. — На глаз ведь выбирал.

— Да мерила уж, — ворчливо отозвалась Любава. — Как раз.

Но сама не противилась, влезла в подставленные Семеном рукава, повернулась кругом, не без удовольствия слушая, как он прищелкивает языком:

— Королева! Ну надо же как размер-то угадал! Тютелька в тютельку. Глаз-алмаз!

Без этого уж он никак не мог обойтись. Чтоб себя да не похвалить?

— Дорогая небось? — предположила Любава.

— Не дороже денег, — живо ответил Семен. — Один раз живем.

— Ну спасибо, — наконец завершила Любава. — Ас магазином что же?

— А ну его. Потом решим. Пошли ужинать. Ты ведь голодная?

Ужинали цыплятами и салатом. Семен и вино принес грузинское. Выпили вина. Любава решила для себя: ну ладно, раз пришел, пусть живет. Но спать с ним она сегодня не ляжет. И завтра. С недельку. Пусть почувствует.

Вечером постелила ему в гостиной, он ничего не сказал.

Сама она, по своему обыкновению, долго читала, а потом быстро уснула, с вина. А среди ночи она проснулась — Семен лежал рядом и обнимал ее. И гладил. Она так напугалась, что вскрикнула и даже начала отталкивать его и сопротивляться. Но он, по-видимому, был готов к этому, потому что быстро прижал ее к матрасу всем своим кряжистым телом так, что она даже пикнуть не могла. Тогда она подумала: назло Сизовой! И заключила мужа в объятия.

На следующий день они встречали Таньку из Москвы.

* * *

Уже на следующий день, с утра, Добров догадался, что сделал что-то не то. К вечеру ему в голову заползла мысль, что так, как сделал он, поступают только идиоты. Собирался сказать, что готов принять ее жизнь такой, какая она есть, а сам… Вообще, когда он начинал копаться в том злополучном вечере у Капустиных, у него краснели скулы. На третий день он понял, что не найдет себе места, пока не увидит Полину. Он сел в машину и поехал.

День выдался жаркий, по-настоящему летний. Машина летела через поля, и Борис отмечал глазом: вот поле подсолнухов, ярко-желтое, празднично-веселое. Вот лен, голубой до невозможного. Красиво. Почему он раньше не замечал? Ведь ездил мимо этих полей, видел, а внимания не обращал.