Книга Мария Кантемир. Проклятие визиря - Зинаида Чиркова

Правда, Пётр жалел Анну Монс и не стал расправляться с нею так, как потом расправился с другой своей любовницей — Гамильтон, не отрубил ей голову, словно бы жалел и её молодость, и её чары, и пусть она вышла замуж за старого и некрасивого австрийского посла, но он мог видеть её и вспоминать былые счастливые часы.

Топот сапог настигал девушек, они разбежались в тесных коридорчиках дома Кантемира, но распалённым вином, сытной едой и страстным танцем вельможам было приятно сознавать, что мужская сила ещё есть в них и лишь спит, задавленная многочисленными дневными заботами и суетой.

Пётр нёсся по тесному коридорчику вслед за Марией.

Она едва успела вбежать в свою комнату, как он уже открыл дверь и встал на пороге.

Вот сейчас он закроет ей рот своими губами, вот сейчас он кинется на неё, даже не раздеваясь, вот сейчас вопьётся он своей плотью в её нежное девическое тело...

Он подбежал к ней, бросил руку ей за спину, другой рукой перегнул её и уже потянулся губами к её сладостным, таким ароматным губам.

И, глядя прямо ему в глаза, почти лёжа на его руке, перегнувшей её спину, она сказала вдруг:

— А я так давно, люблю вас...

И будто ушат холодной воды вылили на голову Петра.

Ушло вдруг всё — похоть, страсть, исчезло дымное марево, что навалилось на него во время её сладострастного танца.

И увиделась милая девушка с тонкой и нежной душой, оберегающей и её, и его от взбесившейся плоти.

Он выпрямил её спину и, глядя в её сияющие зелёные глаза, сдавленным глухим голосом произнёс:

— Когда ж ты успела?

— Я полюбила вас ещё в детстве, вы всегда были рыцарем, добрым, сильным, самоотверженным, сражающимся с врагами, вы всегда были самой заветной моей мечтой...

И теперь ещё он мог бы поднять её, как пушинку, бросить на постель, но нежность и любовь, прозвучавшие в её словах, словно бы обволакивали его какой-то другой, неземной плотью, вызывали в нём ответную нежность и любовь.

И он понимал теперь, что этот кавалерийский наскок возможен только с его Екатериной, но не с этой девушкой, наследницей византийских императоров.

Он столкнулся с чем-то высшим, чему и сам не мог подобрать название, и его похоть и страсть перешли в глубокую нежность и заботу об этом хрупком создании, имеющем такую силу над мужским сердцем.

— Я всегда мечтала, чтобы вы держали меня за руку, чтобы тепло вашего сердца согревало меня, я всегда, сколько себя помню, любила вас, ваше имя, вашу смелость и отвагу, ваш ум и величавое достоинство.

Пётр слушал и не мог надивиться. Вроде бы те же слова говорили ему сегодня по-латыни братья Марии, вроде бы те же, да не были они согреты внутренней силой и любовью.

И он остался равнодушен к их хвале, выраженной в стихах и на чужом, трудно звучащем для него языке: он понимал, что этот панегирик сочинил сам князь, что братья лишь читают текст, хоть и выразительно и громко.

И он поблагодарил их, поднял, расцеловал, сказал, что они молодцы, пусть и дальше учатся быть такими же умными, как и сам князь Кантемир.

Но ни одно их слово не затронуло самых тонких струн души так, как затронула теперь Мария.

Он видел, что каждое слово даётся ей с трудом, выношено месяцами, а то и годами, понимал, что только женщина, не рождённая в теремном уединении России, может так свободно и так естественно говорить о своей любви...

— Мы ещё увидимся, — быстро сказал он, — ты переедешь в Петербург, ты будешь при дворе, я не могу допустить, чтобы такая жемчужина, как ты, оставалась в этом проклятом московском болоте... Прости, если я был груб с тобой...

И она улыбнулась и поняла, что разбудила самые лучшие струны его души, что его душа такая же ранимая, как у неё, и немного пожалела его, и поняла ещё одно: отныне и навсегда только он один будет занимать её ум и душу, её сердце и всю её сущность.

ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ

Словно бы испугался Пётр такой нежной и страстной любви, что зазвучала в признании Марии.

Скольких женщин он имел, скольких обнимал со страстью и нежностью, давно притерпелся к тому, что уют и тепло дома создала ему Екатерина, что его любимые дочки ласковы, веселы и беззаботны.

А тут наваливалось такое чувство, и он смутно осознавал, что не хватит у него таких же ответных сил, что давно погибло в нём трепетное отношение к женщине, девушке, и понимал, что не может ответить на такую любовь тем же чувством.

Он боялся этой мысли, боялся, что, погрузившись в глубины этого чувства, утратит всё, что у него есть, — свои дела, свою семью, всё на свете, чем жил и чем дорожил.

И тем не менее он призвал в Петербург князя Кантемира, подарил ему громадный дом со всей обстановкой, не дом — целый дворец, заботился о его возвышении и страшился встретиться с Марией. И потому первое, что сделал Пётр, — ввёл князя в свой Сенат.

Сенат был первой частью тех преобразований, которые начинал Пётр в своём государстве, понимая, как отстала Россия от передовых европейских государств по части управления.

Ломать всю систему управления Пётр ещё не решался.

Издревле велось на Руси так, что при особах государей образовывались особые палаты для обсуждения всех важнейших вопросов управления страной — большая, малая, золотая, ответная и передняя.

Патриарх и митрополиты играли главенствующую роль при царе, затем следовали родственники его, а уж потом самые родовитые бояре.

Дела велись словесно — ни журналов, ни протоколов не велось и не составлялось. Все постановления палат, как от имени государя, так и от имени бояр, отправлялись к исполнению дьяками лишь за их подписями.

Ещё в первую свою заграничную поездку, в 1697 году, Пётр учредил временное верховное правительство, созданное из самых родовитых бояр.

Это верховное правительство всегда проживало в Москве, и подчинялись ему несколько приказов для военных и других разных дел.

По окраинам, в глубинках, как сказали бы теперь, правили воеводы, имевшие власть неограниченную — и судебную, и полицейскую.

Но, вернувшись, нашёл молодой царь, что доходы в казну собираются худо, что бояре не столько заботятся о казне царёвой, сколько думают о своих доходах, обнаружил, что злоупотребления велики, и потому начал с преобразования всей системы сбора налогов.

Прежде всего учредил он особое присутственное место, которое одно только и должно было заниматься сбором средств и их распределением, и для того подчинил это место уже не боярам по степени их родовитости, а президентам и бургомистрам из купеческих людей.

Все сборы доходов он отобрал из ведения воевод, а в областях были учреждены бургомистры и президенты, следившие за поступлением доходов.

Постепенно исчезли и сами воеводы — стали назначаться губернаторы, так как царь разделил всю Россию на восемь губерний, в коих создано было по нескольку уездов и провинций.