Книга Пережить бы выборы - Наталья Горская

– А ты сама попробуй, поруководи страной, если такая умная! – привычно огрызнулся главный технолог.

– С какой это стати я буду не своей работой заниматься? Должны быть задатки к той или иной профессии или просто какому-либо занятию. Я не руковожу, потому что у меня задатков нет. А если кто-то лезет по головам во власть, то надо полагать, он чувствует в себе задатки к руководству. Так пусть и руководит – на здоровье! Но на практике-то часто оказывается, что кроме этого рвения пролезть к руководству, у человека больше и нет ничего. У нас во власть лезут за привилегиями, а не работать. Политика – это давно уже не ведение государственных дел. Это неимоверное количество соблазнов, денег, медийности. В результате все борются с властью, критикуют её, и при этом все хотят её заполучить. И это Вы правильно заметили, что у нас власть работой как бы не считается, а работает только тот, кто исполняет приказы власти, – обратилась завлабораторией к начальнику Завода.

– Это не я заметил. Это Хрущёв сказал, когда Фурцеву в советский кабинет министров продвигал.

– Правильно. Потому что Хрущёв, сам того не осознавая, уже тогда заметил, что руководство превращается в какую-то лафу для бездельников. Из любой профессии можно сделать синекуру. Абсолютно из любой! У нас ночью охрана дежурит, и им надо каждый час обходить объект, а они не обходят, спят. И получают за свой сон зарплату. Немцы разработали, а финны установили какие-то датчики слежения, чтобы фиксировать работу охраны, что они вообще на объекте появляются, а не только в каптёрке телик смотрят да дрыхнут, так что выноси с Завода, что хошь. Не камеры видеонаблюдения для общего обзора, какие сейчас всюду есть, а именно датчики, чтобы фиксировать, что мимо охранник прошёл. Вы только вдумайтесь: охрана не охраняет, а за ней ещё самим следить надо, чтобы охранник за смену пару-тройку раз объект обошёл. Говорят, сейчас всюду устанавливаются эти датчики, потому что охранники – одно название. Только в кино они подвиги совершают, а в жизни – пузатые ленивые дядьки, которые постоянно спать и жрать хотят. И что же вы думаете? Наши доблестные «охранники» перенастроили этот датчик, чтобы один их обход при заступлении на смену «фиксировался» каждый час автоматически, умельцы – многие инженеры как-никак. Голова-то соображает. Но не в направлении, как лучше выполнить свою работу, а как бы её вообще не делать.

– Халтура обыкновенная, – равнодушно обронил главбух. – Я изначально в эту охрану не верил. Кто туда идёт работать? Оболтусы разные, которых больше никуда не берут, которым самим бы чего стянуть, а не охранять. Плеер в уши вставят, ноги на стол закинут и дёргаются под музыку – самая популярная асана у отечественного охранника. А если в пару кого дать, то непременно бухать начнут за компанию. Такая распущенность теперь везде…

– Но человек словно бы вообще не осознаёт, что он – на работе. Или сколько у нас таких ситуаций, когда один рабочий вкалывает, а другой только перекуры да чаепития себе устраивает? При этом и тот, и другой получают абсолютно одинаковую зарплату. У наших чиновников зарплата вообще не зависит от того, делает он что-то на работе или нет, его никто не контролирует по большому счёту, выполнил он свой план работы или у него вообще такового не предусмотрено. Он так или иначе получит очень хорошую зарплату, все свои льготы и привилегии. Депутаты – то же самое. Чем кто занят – не каждый и сможет внятно ответить. Там позаседали, тут поболтали, в съёмках передачи или ток-шоу какого-то поучаствовали. Я не знаю, кто придумал работу депутата. Наверно, французы – только они могли придумать такое. И очень может быть, что у них институт депутатства работает, где депутат – не вельможа, как у нас, а посредник между народом и властью, «мальчик на побегушках», проще говоря. Его задача: передавать требования и пожелания от одних к другим. И это очень трудная и хлопотная работа, если ею всерьёз заниматься. Любая работа трудна, если ею заниматься на совесть. Это очень тяжёлая работа на самом деле: быть руководителем, властью. Помните, как все посмеивались, когда Путин о своей работе сказал, что он работает «как раб на галерах»? Потому что мы – страна тяжелейшего физического труда, который у нас возведён в культ, потому что экономическая модель государства больше этого лживого восхищения катожным трудом ничего людям дать не может. У нас работой считается каторжный труд, который делает человека инвалидом. И человеку за этот труд дают копейки, а в придачу к ним – вымпел с медалькой.

– А сейчас и вымпелов не стало, – с ностальгией сказал главный инженер.

– Ага, с медалькой! – добавил начальник капитального ремонта.

– Хрущёв как раз вышел из такой среды, – продолжала Эмма, – из крестьян, которые до сих пор пашут вручную, надрывая себе все жилы. И вот таким людям деятельность человека, который землю не пашет и сталь не варит, работой вовсе не кажется. У нас же до сих пор многие профессии работой не считаются в сознании народном, у нас многие певцов и музыкантов бездельниками считают, особенно когда слышат о доходах нашей эстрады «под фанеру». Есть вообще «мечтатели», которые предлагают всю страну загнать нефть и уголь добывать на экспорт, а остальных заставить землю пахать под ту же картошку для себя, чтоб совсем не загнуться. Но в кого наша страна тогда превратится? И вот Хрущёв – я вообще не знаю, было ли у него какое образование, – был выходцем именно из такой среды, где работой считается только беспросветный каторжный труд. Поэтому он так и сказал: одни руководят, а другие работают, а руководство – это вовсе не работа якобы. Вот у меня отец сталь варил. Там в цеху у рабочих кожа на открытых участках тела становилась как у куры-гриль, сгорали верхние дыхательные пути, они все становились глубокими инвалидами уже к тридцати годам, умирали к сорока. И вот тех, кто подвозил им руду, они считали… бездельниками! Хотя те тоже становились инвалидами от такого труда, но годам к пятидесяти. Мы – страна жестокая и дикая, у нас ценится вот это истязание людей, у нас этим восхищаются и даже гордятся! Во всех нормальных странах тяжёлый физический труд давно механизирован и автоматизирован. А у нас до сих пор в совхозах последний трактор сломается, и баб посылают вручную выкапывать картошку, где каждая борозда – два-три километра. И этим восхищаются! Восхищаются тем, что женщина превращается фактически в трактор. Вместо того, чтобы обеспечить страну современной техникой, создать заводы по её созданию, обеспечив тем самым сотни тысяч людей рабочими местами!

– Зачем же всё это, если есть терпеливая русская женщина, которая, как известно, «коня на скаку остановит»?

– Ха-ха-ха!

– Очень смешно! – почти обиделась Эмма Сергеевна.

Планёрка длилась уже второй час против обычных тридцати минут.

– Автор теории, что женщина «коня на скаку» это самое, вроде уже того, умер, – вспомнил вдруг главный технолог.

– Другие поэты не дремлют, – не сдавалась заведующая лабораторией. – У Евтушенко, например, есть в поэме сюжет, как бабы на БАМе таскают на себе мешки с цементом. Он, наверно, не видел, как потом у людей грыжа выпадает или, пардон, кишки через задний проход вываливаются от такого «благородного и самоотверженного» труда. Только у нас могут воспевать такой «женский труд», благодаря которому женщина превращается в глубоко больного человека в возрасте, когда голливудские актрисы только-только замуж собираются. И я давно заметила, что эта дикость у нас – во всём. Вот у нас в цехах мотористы считают, что электрик – это не работа. Потому что физические нагрузки поменьше и мазут за шкирку не льётся. Они очень часто из-за этого спорят! Механики в свою очередь «соревнуются» с мотористами по количеству профессиональных патологий, по степени опасности для здоровья их вида деятельности, по реальной возможности разрушить человеческий организм. У нас так повелось, что работой считается только надрыв на грани жизни и смерти. И это страшно.