Книга Удар отложенной смерти - Инна Тронина

– Андрей, извини, если я тебя чем-то обидел! – Минц пожал ему руку выше локтя. – Не знал, что ты так прореагируешь. Пойдём, обсушимся, Василия помянем. У меня в заначке дагестанский коньяк есть. Ты переутомился, я понимаю. Значит, серьёзно подобрался к Оберу? Я понял, что ты ещё зимой имел с ним дело. Это он золото сдал?

– Он ещё и тебя, салагу, спас. А мне пришлось врать, что мазь от гомеопатов. А то додумался бы ещё помереть за идею…

Пока Саша отпирал замок, Андрей стряхивал свою кожанку.

– Значит, я был прав… Проходи. – Саша зажёг в прихожей свет, открыл ещё одну дверь. – Папа сейчас у Сони, в Токсово. Понимаю, что ты хотел бы с ним встретиться, но оставлять старика одного я не рискую. Соскучиться он может, да и сердце постоянно жмёт…

Минц открыл шкафчик и выкинул шлёпанцы, которыми всегда пользовался Андрей.

– Надевай и не кипятись. Я же не против. Если это поможет взять Веталя…

– Гарантирую, что поможет! – Андрей стянул чёрную рубашку, полюбовался своим отражением в зеркале старинного трюмо. – Обер обещал нейтрализовать охрану и привести Веталя в такое состояние, когда тот не сможет сопротивляться. Он и подходящее место выберет – чтобы посторонних людей не задеть…

Озирский снял промокшие джинсы, кинул их на тахту. Саша тут же унёс брюки в ванную.

– Всё это случится завтра вечером в «Метрополе». – Андрей зевнул и снял носки. Саша, ничуть не удивившись, подобрал и их. – Иди, Сашок, хозяйничай. Потом поговорим…

И Андрей грохнулся на диван, с наслаждением вытягиваясь поверх покрывала.

Закрыв глаза, он мысленно прошёлся по знакомой до мелочей, почти родной квартире. Впервые появился здесь двенадцать лет назад и познакомился с Кирой Ивановной – красивой и душевной русской женщиной. Сначала принял её за домработницу, а впоследствии объедался её щами и пирогами, так как пани Мария всегда ненавидела готовить. При Андрее мать Сашка ни разу не закатывала истерик; наоборот, восхищалась им и ругала своего болвана. Сейчас Кира Ивановна смотрела на него со стены – там висела фотография, сделанная на курорте, в Крыму.

Четырёхлетний Сашка сидел между родителями на фоне гор и моря. Кира Ивановна, в соломенной шляпе и цветастом сарафане, выглядела писаной красавицей – настоящей некрасовской женщиной. Ей уже было сорок семь, но выглядело гораздо меньше. Папа же казался буквально двойником Шолом-Алейхема; и его глубокий, задумчивый взгляд проникал в душу. Озирский подумал, что Сашка, вопреки всем законам генетики, получился брюнетом. Оба родителя его были светлоглазыми и белокожими.

– Самое страшное – быть полукровкой! – всегда с болью и отчаянием говорил Сашок. Пухлые коралловые его губы дрожали. – Почему я такой чёрный, не понимаю! Папа ведь тоже светлым шатеном был, пока не поседел. А я – русский, русский в душе! И хоть мой папа – золотой человек, его установки мне чужды. Его вежливость, мягкость какие-то не мои, не родные. Мать, хоть она и психопатка, мне гораздо ближе. Я готов умереть за веру, царя и Отечество. Мне хочется идти на войну, жертвовать собой, боготворить вождя, уничтожать врагов… А папа совсем не такой. Ему нужна гнилая демократия и, главное, уверенность, что не будет войны. А мне войны как раз и не хватает. Мне трудно сдерживаться, как и матери. Я понимаю, что она тяжело больна. Из двенадцати своих детей она потеряла десятерых. Кроме того, папу арестовали в пятьдесят втором. Правда, через два года выпустили. Такое не каждая женщина выдержать может. Мать, во всяком случае, сломалась…

Андрей сел на диване, потом поднялся окончательно. Постоял у двери, ведущей на маленький круглый балкончик. Заглянул в тёмную от непогоды Сашкину комнату, где на столе аккуратными стопками лежали книги и тетради. Минц третий год учился в аспирантуре и, пока лежал в клинике, много пропустил. Теперь он привычно зубрил, догоняя.

На навесной полочке, неподалёку от стола, стояла фарфоровая фигурка юноши в сомбреро; лицом и фигурой он был вылитый Сашка. Молодой латиноамериканец застыл в позе зажигательного танца. Здесь же, в Сашкиной комнате, они подолгу занимались хатха-йогой и медитацией. А вон там, у окна, глядя на ветки клёна, ревела Ленка, когда её исключили из комсомола за венчание с Озирским. Не так жалко было билет, как больно от обиды, от гадких слов, сказанных на собрании в больнице.

Пожалуйста, гитара с фиолетовым бантом так и висит на стене у софы. Тоже навевает воспоминания о том, как Андрей тогда весь вечер пел песни – Высоцкого, Визбора, да и свои собственные, – чтобы успокоить Ленку, а потом оставил гитару у Сашка. Всё-таки парень он мировой, но с прибамбасами. Не всегда и поймёшь, почему он поступает так, а не иначе…

Сколько раз Андрей предлагал другу окреститься, стать крёстным сначала Женьке, а потом – Лёльке. Минц ответил, что он не женат, а крёстные обязательно должны состоять в браке – он специально узнавал у батюшки. Они ведь, в случае чего, должны будут воспитывать этих детей, а какой из него воспитатель? А просто так – постоять у купели, подержать младенца на руках и смыться – это не для него.

– Всё равно крестись, – настаивал Андрей. – Если погибнешь, хоть отпоют тебя по-человечески…

Этот довод на Сашку подействовал, и одно время он всерьёз готовился к обряду. Но всё испортили старухи. Увидев в церкви «нерусского» парня, они в приказном порядке требовали от него «идти в свой храм». После этого бедняга не приближался даже к паперти. Одно время крутился около кришнаитов, увлёкся буддизмом. Но вовремя понял, что это – не для него. Тут Андрей не возражал, понимая, что размышления и созерцание – не подходят ни Сашку, ни ему самому.

Они оба – страстные натуры. Всегда стянут, что плохо лежит – погулять любят и умеют. Только подход к этому делу у них разный. Сашок – настоящий бабник, тащится от любой блондинки, и в постели буквально теряет сознание. Андрей же дарит любовь равнодушно и снисходительно, как кусочек колбасы бездомной собаке. При этом он сохраняет ясный ум, твёрдую память, и при случае всегда пытается обратить своё приключение на пользу делу – как зимой с Властой Сорец…

Глядя сквозь забрызганное дождём окно на сумрачный Большой проспект, Андрей вновь вспомнил Клаву. Ему очень хотел с кем-то поделиться своей догадкой, и Сашок был для этого самой лучшей кандидатурой. Он по-хозяйски открыл Сашкин шкаф, достал оттуда купальный халат, накинул себе на плечи и отправился в кухню.

Минц как раз кончал жарить яичницу с ветчиной. На столе уже стояли рюмки, бутылка коньяка, тарелочка с нарезанным лимоном, открытая банка шпрот. Хозяин квартиры, в отличие от гостя, не разделся – только снял пиджак и остался в белой рубашке с тёмно-бордовым галстуком.

– Сашок, угощайся! – Андрей протянул ему пачку «Паризьен». – Ничего курево, но «Мальборо» лучше. Так вот, насчёт Обера… Горбовский и Петренко в курсе с самого начала. Ну, а ты всё в больнице валялся, и не до того тебе было. Я бы мог, конечно, рассказать, но ты его как-то тупо ненавидишь. И, между прочим, зря. Ни мне, ни тебе не понять, что такое быть немцем не только в сорок первом, но и потом тоже. Из семьи его матери до Казахстана доехали живыми только две девчонки, родные сёстры – Ирма и Виолетта. Семья Штольцев была большая, но вся вымерла. Кого схоронили возле насыпи, кого просто выкинули в снег. А девчонки молоденькие, лакомый кусочек для всякой мрази. Одной – девятнадцать, другой – семнадцать. Их в благочестии воспитывали, а такого хлебнуть пришлось… Но замуж обе вышли. Ирма, например, познакомилась с семейством Готтхильфов, знаменитых травников. Их рецепты были известны ещё задолго до петровских времён, когда они перебрались в Россию. Понятно, что Филипп с детства узнал всякие секреты. Но спроса среди законопослушных граждан на его знания не нашлось. Травников гоняли и сажали, как и гомеопатов. А вот «малина» быстро просекла выгоду и пригрела братьев. Филипп давно уже делал лекарства, и не его вина, что для «братвы». Ты спрашивал, сколько стоит та мазь? Мне даром она досталась, хотя на самом деле цена невероятно высокая. Аналогов во всём мире нет. Ты скажешь – он богатый, может и поделиться. Но другой, будь он хоть миллиардером, не отказался бы от крупной суммы. А Филипп даром жизнью рискует. И самолёты он на свои деньги, считай, выкупил, так что здорово поиздержался…