Книга Тэмуджин. Книга 2 - Алексей Гатапов

Под конец, тщательно выбирая слова, стесняясь, Тэмуджин сказал:

– Я не знаю, какие табуны тайчиуты смогли спасти от пришельцев, а какие утеряли. Как же мне быть, если отцовские табуны попали в руки врагов?

Мэнлиг, снисходительно улыбаясь, объяснял ему:

– Не об этом ты должен сейчас думать. Для тебя самое главное то, что сохранилось войско, и тысячники твоего отца согласны встать за тебя – это главное, а не что-то другое. С таким войском ты со временем и не такое владение добудешь… А нынешняя смута с онгутами, то, что пришли чужеземцы и хорошенько встряхнули наше племя, так это нам даже на руку…

– Как это нам может быть на руку? – удивился Тэмуджин.

– А так, что если бы не это нашествие, все продолжалось бы по-старому, так и тянулось бы все еще сто лет: тайчиуты со своим Таргудаем верховодили среди борджигинов, вокруг них тянулись другие и никакой другой жизни люди не хотели бы знать. А сейчас народ начинает понимать, что Таргудай даже в плохие вожди не годится, что он ведет всех в пропасть. Когда уйдут чужеземцы, рода останутся как собаки без хозяев, будут драться и рвать куски из пастей друг у друга. Кровью обольются все и вот тогда поймут они, что нельзя жить без единого вожака. А тут подрастешь ты, правнук хана Хабула, и покажешь всем отцовское нутро… Других вождей в племени не видно, и не скоро такой покажется. А мы тебе поможем. Войско твое мы сохранили…

Уезжал от него Тэмуджин домой в тот же день внутренне просветленный: вот он, путь к отцовскому улусу! Правда, смущало его то, что Мэнлиг в разговоре то и дело держался с ним свысока, говорил наставительно и поучающе, но Тэмуджин махнул на это рукой: «По старой привычке за маленького принимает, это пройдет… Да и с Кокэчу, с сыном его мы ведь ровесники, в детстве вместе играли, вот и смотрит как на подростка, поучает… А пройдет время и все само уладится».

IV

Тэмуджин с Бэлгутэем отдалились от стойбища Мэнлига едва на полтора перестрела, когда из соседней юрты вышел Кокэчу. Он оглянулся на краснеющий круг закатного солнца и, стоя у стены, прищурившись, долго смотрел на удаляющихся вдоль ивовых зарослей по крутому берегу Керулена двоих всадников.

Дождавшись, когда они скрылись за изгибом, Кокэчу вышел из тени юрты и подошел к отцу, все еще стоявшему у коновязи.

– Умный будет человек, – задумчиво сказал Мэнлиг и испытующе посмотрел на него. – Такого непросто будет держать в узде.

– Удержу, – с уверенной улыбкой сказал Кокэчу. – Я его хорошо знаю.

– Тогда надо начинать его приручать уже сейчас, пока он не окреп духом, а то заматереет, наберется отцовских повадок… и будет поздно.

– Из наших рук он не вырвется, отец, – пообещал Кокэчу. – Нам надо только его обязать, чтобы улус свой он из наших рук получил, а не со стороны. И тогда он с головой будет наш… у него есть одна слабая черта: он испытывает благодарность к тому, кто ему помог.

Они вместе пошли в юрту. Отец налил в две чаши архи, взял свою и выпил до дна. Беря из корыта остывающее ребро и откусывая, он заговорил:

– Нужно сделать так, чтобы Таргудай отныне как огня боялся трогать Тэмуджина, чтобы он и думать про него опасался. Надо послать к нему пеших шаманов[26]с разговором, чтобы хорошенько его припугнули, или сделать на него обряд и наслать какой-нибудь сон.

Кокэчу пригубил свою чашу и поставил на стол. Долго сидел в раздумье, шевеля тонкими бровями.

– Наших людей он не станет слушать, – сказал он. – У него есть свои шаманы, а те ему другое нашепчут… Я нашлю на него сон, а уж своего видения он испугается.

– Это нужно сделать побыстрее, – говорил Мэнлиг, – пока он спьяну опять не натворил чего-нибудь.

– Сделаю сегодня ночью, – кивнул Кокэчу.

– Почему ночью? – нахмурился Мэнлиг. – Опять будешь черных богов призывать?

– Без них нельзя обойтись, – пожал тот плечами. – Ведь Таргудая надо хорошенько напугать.

– Тогда отойди подальше от стойбища.

– Мне будет нужна одна черная овца.

– Возьми из стада…

В сумерках Кокэчу, взяв с собой троих младших братьев и свое шаманское снаряжение, ушел в сторону леса. Гнали они с собой черную двухлетнюю овцу. Двое братьев тащили большой чугунный котел, снятый с внешнего очага, густо облепленный сажей. Обвязав ее волосяной веревкой, они прикрепили его к длинной палке и несли на плечах. Третий брат нес большую суму с архи и угощениями для богов.

Стали у опушки. Темнело быстро. Они натаскали из леса березовых сучьев, разожгли огонь. Кокэчу достал из сумы туес с архи, наливая в черную железную чашу, угостил огонь и, бормоча под нос молитвы, щедро побрызгал на восемь сторон. Налив до краев, он выпил сам, потом по очереди налил братьям.

Не теряя времени, он убрал посуду в траву и приступил к делу. Двоим старшим он приказал зарезать овцу, а сам с помощью младшего брата стал готовить себя к обряду. Тот осторожно снял с днища котла сажу, в маленькой чаше размешал ее с рыбьим жиром до густого черного масла и тщательно смазал ему всю левую сторону лица. Другую сторону намазали лошадиной кровью, которую они дома выцедили из жилы черного жеребца и принесли в туеске. Брат старательно обводил ему глаза и рот, проводя черту по лбу и носу.

Наконец он закончил и Кокэчу, вдруг став похож на чудовищную птицу Абарга-шубун из страшной сказки, начал одевать свою шаманскую одежду. Надел на голову круглую войлочную шапку, сверху насадил железную корону с оленьими рогами. Одел халат из шкуры с пришитыми спереди и сзади звериными онгонами из черного железа, и взялся за бубен.

Братья быстро свежевали овцу, а Кокэчу, стоя рядом, забил в бубен, обратив лицо в сторону восточного неба, стал призывать старшего сына главы всех черных небожителей:

Сэг, сэг, сэг!..[27]

Хан Эрлиг, нойон восточных сыновей,

Вам посылаем кровавую дань…

Жене вашей Эхэ-Нур-Хатун

В черный чугунный котел,

В тот, что размером, как мы видели,

Будет вширь с бескрайнее озеро,

В глубину будет триста алданов,

Посылаем малую дань…

Самому вам на праздник –

На безлунную черную ночь…

Арзу с десяти перегонок,

Хорзу с двадцати перегонок…

В этом месте младший брат открыл два новых туеса и полными чашами стал брызгать сначала арзу, а потом хорзу в восточное небо. За ним другой брат стал брызгать кровью зарезанной овцы.