Книга У солдата есть невеста - Александр Зорич
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Тем временем моя Королева встала во весь рост, собрала воедино свои магические силы, воздела вверх руки и, нащупав в воздухе туго натянутые волшебные струны, связывающие наш сказочный мир с миром нарисованных на дорогой бумаге картинок, сиречь, с физическими телами карт из Алисиной колоды, обняла их, притиснула друг к другу – получился сноп как будто бы колосьев. Напрягши все свое тело, которое стало вдруг золотым и бриллиантовым, с первородной мощью валькирии она дернула охапку вниз. Вот так вот!
Мы, плоский народец, конечно предчувствовали: грядет. Когда кто-то из нас решается на пируэт, мы все начинаем нервничать – повышается напряжение волшебного поля, жарко делается, душно. Самые чуткие из Старших Арканов слышат даже нечто вроде низкого дребезжания, будто в соседней квартире режут старую чугунную батарею пилою-"болгаркой".
Карта Королевы Кубков выскользнула из колоды, преодолела силу земного притяжения и пружинисто вылетела из нее, как лосось из северной реки.
Она перевернулась в воздухе, повинуясь колдовскому расчету, лизнула сухонькую руку Алисы краем рубашки и упала на скатерть, прямиком на меня, гордого сигнификатора гадания. Спиной ко всем, лицом ко мне. Ко мне.
«Я Вас любил. Люблю. И буду впредь. Не дай Вам бог любимой быть другими!» – шепотом процитировал я, припадая на одно колено. Я был взлохмачен и небрит с похмелья.
Королева Кубков сложила свои белые прохладные руки у меня на макушке и, улыбаясь сквозь слезящийся прищур, подняла глаза к небу. Как был, на коленях, я бережно привлек ее к себе и поцеловал в самое лоно.
– Вы тоже, кажется… волнуетесь? – спросила Алису Русалочка. От нее не укрылись проделки карты-отщепенки, но она сочла их следствием Алисиной неловкости.
– Это волнуется Королева Кубков. У нее чувства, перемены.
– Вы так говорите, будто они живые, – пробормотала Русалочка.
Июнь 2006 – июль 2007
Эд, Эдик, Эдуард Лимонов, он же Эдуард Вениаминович Савенко – мой земляк, великий русский писатель. В лице Лимонова русская культура получила литературную звезду первой величины. И если (уж конечно!) найдутся желающие оспорить это утверждение, то одна из бесспорных заслуг Лимонова – живой портрет русского города Харькова 1950–1960-х годов.
Для меня Харьков пропитан, наполнен, «обжит» Лимоновым. Сам умный и беспощадный, Лимонов нашел для своего (и моего) города умные и беспощадные – а значит, точные, подлинные – слова. А любое слово, плотно пригнанное по месту в системе координат истины, несет в себе силу, заряжено колдовским магнетизмом, лучится магией.
А теперь давайте представим, что произойдет с человеком, родившимся в русской провинции и живущим в современной Москве, если он попадет во власть магии Эда Лимонова. Ведь и сам Харьков-город, и симпатичная женщина-харьковчанка вдруг станут для нашего москвича чем-то большим, чем просто город и просто женщина… Что стрясется с нашим героем, когда он, влекомый магнетизмом романов «Подросток Савенко», «Молодой негодяй», «У нас была великая эпоха», сядет на поезд «Москва-Харьков», чтобы пройти теми улицами, по которым полвека назад вышагивал Эд Лимонов? Ждет ли его хоть что-то, кроме разочарований?
Напомню читателю, что на дворе – 2008 год. Что Харьков уже 17 лет как по ту сторону государственной границы России и в городе правят бал плюгавые демоны самостийности. А вовсе не трехголовый красный дракон Мир-Труд-Май блистательных лимоновских времен.
Мелькание неопрятных зданий наконец растаяло и железнодорожная колея ручьем вкатилась в бетонные берега вокзала.
«Харьков…» – пророкотал плотный бородавчатый пассажир. Многозначительно посмотрел на Ивана. Тот рассеянно кивнул в ответ.
Как и его сосед, Иван уже минут двадцать стоял наизготовку возле высокой хромированной цистерны с кипятком, поближе к выходу. Хотелось первым покинуть жарко натопленный, мучительно человечный купейный вагон.
Сумка с вещами стояла у ног этак бочком, чтобы никому не мешать. Иван был одержим идеей никому не мешать.
Стоило вагону, дрогнув в последней стальной конвульсии, замереть, как Иван бросился вослед проводнице в ладной фирменной шинели и мышастой шляпе-таблетке.
Та, выставив изрядный круп, долго возилась с дверью. Шипя, заклинала она ступени, которым назначено было выпадать на перрон. Сзади доносился ропот, различалось визгливое «в конце-то концов!»
Иван прожужжал зиппером зимней куртки, негигиенично отер со лба пот вязаной шапочкой.
Он успел рассмотреть все трещины на перроне внизу (эта – как бассейн Амазонки, а вон та – Нил), меж тем проводница все возилась. От железнодорожной колеи исходил бездомный запах одиночества – запах гудрона.
Вот тут-то и застигнул Ивана врасплох знакомый бес сомнений. Привычно вцепился в нежные Ивановы чувствилища – «да стоило ли ехать!», «вот же глупая затея!»
Но вскоре Иван все-таки выскользнул и, широко ступая длинными своими ногами, зашагал, сквозь вокзальный гомон, к подземному переходу.
Он обгонял бабулек с колесными тачками, перехожих теток с забранными в блестящие коконы упаковочной бумаги сервизами, отвратительными, в стиле гламурный китч, торговок, воздевающих к окнам купе своих мутантов – плюшевых слонов и крокодилов, опережал таких же как он пассажиров московского поезда – последние выделялись из толпы повышенной добротностью чемоданов и отрешенно-приветливым, подчеркнуто городским выражением лиц. Теперь Иван улыбался.
Отрезвляюще-свежий ветер хлестал по щекам, впитывал поездной жар и уносил сомнения.
«Хорошо здесь….» – произнес он одними губами. И вступил под римскую сень вокзальной колоннады.
Он кое-как полюбовался видом привокзальной площади, выполненной в восточноевропейском понимании приставки «евро-». И зашагал к группке таксистов – те, словно пингвины, образовывали колонию на маргиналии привокзальной площади.
«Мне нужно такую гостиницу… чтобы в центре, но не очень дорогая,» – сказал Иван водителю, который перетаптывался на отдалении от своих и был ощутимо старше товарищей. Людям в возрасте Иван, как и многие юноши, выросшие исключительно на книгах, доверял больше, нежели молодым.
«Сделаем!» – заверил таксист.
Иван растерянно улыбнулся. Он был почему-то уверен, что ему ответят на украинском.
«Вот интересно, вы телевизор смотрите? Случайно не знаете такую журналистку телевизионную – Людмилу Андраш?» – подмывало спросить Ивана.
С зажатой между ляжек бутылкой вина, чья пьяная горечь восстановлена была из болгарского винного концентрата, Иван казался себе лермонтовским героем – неприкаянным посланцем романтических небес на медленной, косной земле.
Иван устроился на подоконнике своего номера, что был на пятом этаже, и вновь, любовно и медленно, как дитя перебирает драгоценные пустяковины из своей тайной сокровищницы, принялся выкладывать перед собой бисер событьиц, приведших его в этот убогий, для проходимцев, не для влюбленных созданный, номер гостиницы. Гостиница между тем оказалась городу тезкой.
