Книга Чужая жена - Кэтрин Скоулс

Вдохнув поглубже, она расправила плечи и вернулась на свое место возле гроба. Волосы упали ей на лицо, когда она нагнулась над гробом и осторожно положила внутрь камень — не в ногах Джона вместе с другими вещами, а возле его перемотанной груди, поближе к сердцу.

Лучи раннего солнца отражались от блестящей деревянной поверхности гроба, который стоял возле могилы на помосте, укрытом банановыми листьями. Неподалеку две каменные насыпи указывали на то, что здесь расположены могилы Элис, с простой табличкой из дерева вместо надгробного камня, и Билла, в ногах у которого возвышалась бронзовая чеканная мемориальная доска. Мара стояла возле гроба и не отрывала взгляд от равнины и водопоя, пытаясь проникнуться их покоем.

Позади она слышала приглушенные голоса, покашливание, плач малыша. Ряды собравшихся африканцев, которые шли за «лендровером», пока Мара перевозила гроб на равнину, все пополнялись. Хотя она и стояла к ним спиной, Мара могла представить себе скорбные лица собравшихся. Среди них была и Бина, выглядевшая подавленно в простом сари пастельных тонов, вместе со своим миниатюрным мужем и несколькими родственниками. Из миссии тоже прибыли люди, с ними Хелен и вся ее семья: девочки плотно обступили необычайно тихую и встревоженную мать. Много людей приехало из Кикуйю, включая нескольких местных представителей власти, Абасси с персоналом отеля и Уоллимохамеда. Из толпы собравшихся выделялось трио стареющих европейцев, в которых можно было безошибочно угадать профессиональных охотников. Мара подумала, что они, вероятно, позаботились о том, чтобы для Джона приготовили надгробную плиту с девизом их ассоциации. Nec timor nec temeritas. Что бы они сказали, если бы узнали, что не страх и не поспешность стоили Джону жизни, а желание сдержать данное слово.

Мара почувствовала, как кто-то положил ей руку на плечо.

— Пора начинать.

Женщина повернулась к толпе, и проповедник из Кикуйю выступил вперед. Он начал читать псалмы, повторяя каждую строфу сперва на английском, а затем на суахили. Напоследок он произнес простую молитву. Когда он закончил, закрыв книгу и засунув ее под мышку, собравшиеся повернулись к гробу, ожидая начала погребения. По толпе пронесся шепот изумления, когда вместо этого Мара сделала знак оруженосцу. Старик выступил вперед — высокий, сухопарый, одетый в опрятную, без излишеств, одежду цвета хаки. Исполняя свои обязанности летописца, он поднял руку и указал на горизонт, как бы обращаясь к ушедшему туда Джону, будто тот мог его услышать. Глубоким, словно из недр души голосом, он запел песнь. Песнь о жизни Джона.

Только когда последние слова растаяли в утреннем воздухе, носильщики подняли гроб с помоста, укрытого банановыми листьями, и понесли его к могиле. Когда гроб на толстых сизалевых веревках опустили в могилу, африканские женщины разом принялись причитать и рыдать. Вслед за ними не стали сдерживаться и остальные — рыдания стали громче и безутешней. Люди горевали не только о Джоне, поняла Мара. Они оплакивали все несчастья, которые приключились с ними, все потери, что им пришлось пережить, пустоту, не заполненную событиями, которые никогда не происходили, да и не могли произойти. Она позволила общей боли омыть ее, смешиваясь с ее собственной и принося странный покой измученной душе.

На обеденном столе в беспорядке громоздились пустые чашки, блюдца и стаканы. Среди них, словно океанские суда посреди бурного моря, стояли семь украшенных камнями серебряных блюд, в которых лежали остатки сладостей и пряных индийских кушаний, привезенных Биной. Над ними вились осы.

Не успел уехать последний гость, как хаус-бои уже начали убирать со стола. Мара присоединилась к ним. Но стоило ей взяться за чашки, как оба мальчика обеспокоенно посмотрели на нее.

— Вы устали, мемсаиб, — обратился к ней старший. — Вам нужно отдохнуть.

Мара улыбнулась, тронутая их заботой. Она почувствовала, что они хотели оградить ее от лишних несвоевременных хлопот. Им пришлось преодолеть неловкость от того, что Кефа может появиться и увидеть, как им помогает сама мемсаиб. Мара прошла через гостиную и опустилась на один из плетеных стульев. Положив голову на подушку, она закрыла глаза. О сне не могло быть и речи, хотя ей и казалось, что она вся задеревенела от усталости. Адреналин, бушевавший у нее в крови и поддерживавший ее на протяжении похорон, все еще пробегал по венам. Обрывки разговоров крутились у нее в голове.

— Итак, ты вернешься домой в Австралию. — Бина произнесла эти слова таким тоном, будто возвращение овдовевшей дочери в семью было решенным делом. — Я буду очень скучать по тебе.

— Переезжай к нам в миссию, — предложила Хелен, словно теперь, после смерти Джона, приют перестал быть домом и для Мары.

— Сейчас не время принимать какие-либо решения, — предостерег доктор Хемден.

Мара осознавала, что все ждут, что она ответит.

Было очевидно: все они думали, будто понимают ее, тогда как на самом деле самое важное — то, вокруг чего все вращалось, — было известно лишь ей одной.

Покачиваясь в кресле, Мара погладила свой живот. Она знала, что некоторые женщины не осознают, что беременны, даже по прошествии нескольких месяцев, но у нее не было ни малейших сомнений в том, насколько изменилось ее собственное тело. Она уже ощущала это сердцем, плотью и кровью. Она представила себе, как ребенок растет, превращая ее в кого-то другого. В мать…

Запах свежего кофе заставил Мару открыть глаза. Менелик пододвигал к ней столик для закусок, собираясь поставить на него чашку. Какое-то мгновение Мара бессмысленно смотрела на него.

— Извини, но я не могу сейчас пить кофе, — наконец сказала она.

— Да, конечно, — немедленно отозвался Менелик, тут же собираясь уйти. — Он не даст вам уснуть. А вам лучше поспать.

Мара покачала головой.

— Дело не в этом. Мне больше не нравится вкус кофе… и его запах тоже.

На лице Менелика промелькнуло растерянное выражение.

— Потому что я беременна. — Подняв глаза, Мара встретилась взглядом со стариком. — У меня будет ребенок от Джона.

Не сводя с нее глаз, Менелик медленно кивнул. Широкая улыбка осветила его лицо.

— Это воистину хорошая новость! Когда мужчина умирает, не оставив после себя потомства, его жизнь заканчивается. Но если семя его посажено, он остается жить. И жена его не одинока.

Уловив смысл сказанного, Мара улыбнулась.

Жена его не одинока.

Они помолчали, понимая друг друга без слов. Из обеденного зала донесся звон расставляемой посуды. Послышался голос Кефы, мягко укорявшего за что-то одного из мальчишек. Немного погодя Кефа заглянул в гостиную. Увидев Мару и Менелика, смотревших в тишине друг на друга, он попятился.

— Прошу прощения.

— Нет, заходи. — Мара махнула рукой на остальные стулья. — Присядь, пожалуйста. Оба присядьте.

Она заметила, как двое мужчин обменялись напряженными взглядами, неловко усаживаясь на стулья.