Книга Не все мы умрем - Елена Гордеева

— Меня.

Евгения внутренне сжалась, ожидая его реакцию. Взор ее был устремлен в пространство впереди; она видела лавочку напротив, за ней деревья, за деревьями ограду, проезжую часть, по ней медленно ползли машины, дальше дом — она все видела и ничего не видела. От сильного волнения перед глазами стояла голубоватая пелена, и предметы теряли четкость очертаний. Она напрягала зрение, пытаясь прояснить изображение, от напряжения глаза покалывало, и в них рябило, как от бликов на воде в солнечный день.

Герман с нескрываемым любопытством смотрел на молодую женщину, сидящую рядом, и пока кое-что не понимал.

— Если спрыгнуть с Крымского моста, то получится на-амного дешевле, — вдруг сказал он.

От неожиданности она вздрогнула, но в следующее мгновение Герман заметил, как дернулся уголок ее губ, и Евгения Юрьевна призналась:

— Я хорошо плаваю.

Голова молодой женщины повернулась к нему, на ее лице блуждала улыбка. Не только на губах, отметил про себя Герман, а в целом на лице. Улыбка касалась то глаз, и в них появлялось невозможно лукавое и в то же время детское выражение, то спускалась на щеки, и они розовели, то морщился кончик носа, потом растягивались губы, обнажая стройный ряд ровных белых зубов, и под конец, когда все это исчезало, заострялся подбородок и выгибались брови.

— Я не спрашиваю, что вас интересовало в архиве Мокрухтина. — Евгения торопливо открыла свою сумочку, понимая, что времени у нее немного. Герман внимательно следил за движениями ее рук. — Да это и не важно. Вы, я так думаю, сами не знаете — что. Вернее, вам кажется, что знаете, — тараторила она и копалась в сумочке, пока не нашла то, что искала. — Вот. — И она протянула Герману фотографию могилы Соколова. — Вот что вас должно было интересовать.

Взяв снимок, Герман сузил глаза, вглядываясь в микроскопическое изображение на памятнике.

— Когда копию этого снимка вместе с фотографией Болотовой получил некий Соколов Михаил Михайлович, который возглавляет службу безопасности Банка развития столицы, то прокурора не стало.

Герман только кивнул: все понял.

— Если вы поможете мне, то я помогу вам, — закончила Евгения.

«Очаровательно!» — единственное, что подумал Герман.

— А Авдеев?

Зеленые глаза Евгении округлились настолько, что казалось, заняли пол-лица: как он узнал про Авдеева? Она попыталась вздохнуть — и не получалось, мышцы не слушались ее, и грудная клетка не хотела расширяться.

Герман сжалился, — да и кто бы не сжалился над таким очаровательным созданием! — сначала он ласково, даже любовно, погладил мочку ее ушка, а потом резко надавил — и рефлекторный зажим прошел.

Отдышавшись, Евгения еще некоторое время терла мочку левого уха, но ощущала не свои пальцы, а будто его, и поражалась такому обстоятельству. Потом осторожно покосилась на голубоглазого мужчину. Он смотрел на нее не отрываясь, теперь глаза в глаза. Они еще чуть-чуть побуравили друг друга взглядом.

— Что вы так на меня смотрите? — не удержалась Евгения.

— Гипнотизирую.

— Ну и как?

— Пока никак, — констатировал Герман с сожалением. — Если бы удалось, все было бы намного проще. — Он знал, что определенный тип людей гипнозу не поддается. И надо же такому случиться: Евгения Юрьевна принадлежала как раз к этому типу. — Ну так как все-таки Авдеев?

— Авдеев? — Она опять размышляла, и, поняв, что домой возврата нет, что ее жизнь полностью зависит от мужчины со смеющимися глазами, в которых, кроме властности, иногда мелькает обыкновенная человеческая жалость и сострадание, Евгения сдалась: — Только что я убедила Соколова, что об архиве Мокрухтина лучше всего порасспросить господина Авдеева.

Герман не выдержал и прыснул.

— Вам смешно? А мне страшно. От Авдеева он вернется ко мне. Потому что у Авдеева нет архива и никаких денег он не получал на скамеечке Гоголевского бульвара. И вы об этом знаете. Авдеев будет стоять на своем даже под пыткой, даже на смертном одре. И тогда Соколов поймет, что Авдеев здесь ни при чем, его просто подставили. Кто? Тот, кто ему описал приметы Авдеева, то есть я. И он придет ко мне. И если я даже верну Соколову архив, в живых он меня не оставит, потому что я проникла в его тайну. Помогите мне исчезнуть, понарошку умереть, и я помогу вам найти второй тайник Мокрухтина, пока на него не вышел Соколов. Если вам мало денег, я знаю, где и как взять еще миллион. Надо только найти второй тайник — и деньги ваши. Неужели вам мало миллиона? — Она выжидательно смотрела на Германа, ее взгляд умолял.

Отказываться от ее помощи он и не думал, потому что самонадеянным человеком не был. Кроме того, сутки, потраченные на поиски хоть каких-нибудь зацепок, позволяющих установить настоящую личность «связиста», прошли зря. Документов никаких. А тут раз — и на блюдечке принесли. То, что она отдала эти материалы не сразу, — тоже понятно. Евгения Юрьевна проверяла: не человек ли он Соколова? То, что она может найти второй тайник, — с ее стороны тоже не бахвальство, а уверенность в своих способностях, и такие способности днем с огнем не сыщешь — ни здесь, ни там… Про здесь — все и так ясно, иначе не было бы такого бедлама, а про там… Развитой капитализм — это еще не признак ума.

Ну а потом, Евгения Юрьевна ему нравилась. Конечно, если бы какой-нибудь другой мужчина, например ее муж-следователь, узнал, что она убила человека (прости господи — какого человека? Он — Мокрухтин!), он бы сник и слинял. Но Герман оперировал другими категориями, его нравственный императив располагался в иных координатах, где Мокрухтин был на нуле: по вертикали — ноль и по горизонтали — ноль, и вообще — ноль. А вот то, что Евгения Юрьевна шла к цели шестнадцать лет, для него значило очень много, если не все. В наших спецслужбах не любят неординарных личностей, к их услугам иногда прибегают, но без особой надобности предпочитают не иметь с ними дела. А зря! — Герман считал, что в спецназе подобные люди, может быть, и ни к чему, а вот в разведке…

Сообщать свои мысли Евгении Юрьевне Герман не собирался, но не собирался и оставлять ее одну на скамеечке в обнимку со страхом, а молчал лишь потому, что давал возможность как следует прочувствовать опасность, нависшую над ней, и то, что он, и только он, способен ее спасти, но если она будет его слушаться, чего, впрочем, от нее меньше всего можно было ожидать. Именно последнее обстоятельство заставляло Германа тянуть с ответом.

И только когда мольба во взоре Евгении Юрьевны достигла критической отметки, голубые глаза оттаяли, в них засветился живейший интерес к предложению прекрасной леди.

— Вам разве деньги не нужны, что вы предлагаете их мне?

— У меня немного осталось. На первое время хватит.

— А паспорт?

— Есть, — торопливо созналась Евгения, умолчала только, откуда он; принес тот самый поклонник и даже не спросил для чего.

— Давайте! — Герман протянул ладонь.