Книга Герой не нашего времени. Эпизод 2 - Дмитрий Полковников

Ладно, начнём, но без особого озверения.

– Пусть вычистят дот, и гони их, без мундиров, в шею. Но противогазы не давай.

– Да вы что! – Лейтенант отшатнулся от него. Конвенции там и всё остальное всё же преподавали после финской войны.

– Сынок, это приказ! Откажутся – стреляй, это диверсанты! Войну ведь нам ещё не объявили? Провокаторов и диверсантов уничтожать на месте. Верно? А мы даём им шанс.

Мы? Как иезуитство первой степени, но Саша угрызений совести не испытывал. Чернозёма хотели, так нюхайте свои удобрения!

Ведь до чего, суки, дошли, землю с полей срезали и перед отступлением вывозили в Германию. Никогда ещё не было и пусть никогда не будет такой войны!

Так, ну и где обещанная стрелковая часть? Врут мемуары?

Ненашев вновь сверил действительность с циферблатом. Ещё рано! А стрельба, разгоревшаяся на левом фланге, заставила его вновь взять ноги в руки.

Солнце пекло неимоверно.

Трясущаяся рука обер-лейтенанта взяла и вновь уронила сигарету.

Тогда Кон сам сунул заранее зажжённую ароматную белую палочку в рот командира роты, глядя, как скачет огонёк на губах.

Выглядел тот не очень. Рукав мундира, вывоженный по локоть в грязи, распорот чем-то острым, лицо чёрное от копоти, а сапоги серы от пыли. Вот как его встретила Матушка-Россия.

Кон начал учить русский язык.

– Спасибо, гауптман! Но я туда парней не поведу. Сейчас – не поведу. Мы не выполним приказ, солдатам нужен отдых. И мне надо прийти в себя. Да, и посмотрите на этого ежа.

Действительно, ёж!

Казалось, что теперь русские используют все пушки и пулемёты, поддерживая высокую плотность огня и не давая приблизиться к своим позициям. Попытки вклинивания в свою оборону большевики отбили манёвром, огнём и вовремя появившейся контрштурмовой группой, ударившей во фланг его людям. Русские выучились у финнов и французов в Мажино.

– Всё в порядке, нас отводят, – успокоил его Кон, понимая, что обер-лейтенант совершенно выдохся. – Полковник принял разумное решение, он не хочет больше потерь в разведбатальоне. Что там случилось?

– Русские. Откуда-то возникли с тыла. Они не стреляли, а просто перебили нас штыками и прикладами. Рубили лопатами, как заправские мясники! Эрих! – Он ухватил гауптмана за лацканы мундира, снизив голос до шепота. – Эрих! Это ужас, я видел, как они, не церемонясь, сожгли сапёров из их же огнемёта. Ты бы слышал, как те кричали! Такого никто не вынесет…

– Приди в себя. – Кон чуть ли не вбил фляжку в губы обер-лейтенанта.

Страх, который этот офицер давил в себе весь бой, теперь волнами дрожи выплёскивался наружу, делая чёрным лицо. Ему нужен отдых.

Гауптман, не подавая виду, злился. Их обманули. Эта мысль впервые возникла ещё на разгромленной, как оказалось, полностью деревянной батарее.

И секторы огня оказались другие. Даже земля на восточном берегу воевала против них. Русские спустили воду в канавы, казавшиеся надёжным укрытием, и те стали ловушками. Сапоги и мундиры солдат облепляла грязь, замедлявшая движение. О моральном же эффекте уж лучше промолчать.

Хуже всего, что русские постоянно маневрировали от огня их артиллерии и миномётов, то прячась в бункерах, то не страшась вновь выйти оттуда.

Но ничего. Когда наведут мост, капитаном Ненашевым займутся «Буйволы». Позывной принадлежал дивизиону штурмовых орудий.

– Пехота подошла! Пехота!

«Пехота?» Панов зло подумал, как же меняется реальность!

Батальону до форта «ЗЫ» в два раза ближе, чем до Новых Прилук, но опоздали они на целый час[214].

Два бойца в пока ещё чистой форме спрыгнули в окоп, испуганно озираясь вокруг. Затем аккуратный капитан, изумлённо поднявший глаза, увидел человека в донельзя грязной и местами рваной форме.

– Вы командир 2-го батальона 84-го полка? – Панову было не до церемоний. Бой затих, но это значило, что мохнатая песцовая пилотка, неизбежно накрывающая его опорный пункт, вырастала всё больше. Противник успокоился, перестал бросаться штурмовыми группами, а увеличивал силы на восточном берегу. Скоро наступать начнут по всему фронту, вновь выискивая слабые места. – Отвечать! – Комбат чуть не дал петуха, но никто этого не заметил.

– Так точно! Вам пакет от генерала Азаренко.

Ненашев взял конверт, заранее зная приказ. Стоять насмерть, удерживая позиции.

То, что комдивы стоящих в Бресте дивизий не ринутся бездумно отвоёвывать границу, Панову давно ясно. Они и в прошлый раз поступили правильно. Глупо разворачивать необстрелянные части под артогнём и почти без боеприпасов. Логика требовала отойти, привести себя в порядок, привезти патроны и снаряды. Дальше можно обороняться или обрушиться на врага. Но надо оторваться от него, прикрыть отступление, сознательно жертвуя частью сил. Как раз то, что постепенно собиралось вокруг батальона Ненашева, было той самой частью сил.

– Как вас усилили?

– Батареей полковых орудий и… – пехотинец чуть смутился, – пристали три пулемётные роты 125-го стрелкового полка.

– «Пристали», говоришь? А вот это дело.

Прорвавшийся через мост Щелканов принял под команду не только свою роту, но и всех пулемётчиков полка на стрельбище.

Ненашев разделил стрелковый батальон, усиливая поредевшие гарнизоны, оставив одну роту в резерве. Пехотный комбат промолчал – всё верно, его люди не знают ни местности, ни задач, ни огневых средств.

Роты Щелканова вместе с оставшимися миномётами Максим расположил позади себя, у железнодорожной насыпи, зная, что недолго им тут куковать.

И где, чёрт возьми, замполит Иволгин? Среди убитых и раненых его нет, неужели не осталось от него ничего или, того хуже, попал в плен?

Внезапно ожил давний недруг Панова. Из раструба-репродуктора донеслось: «Выпрямляясь, поднимите руки в стороны, ладонями вверх! Встаньте! Присядьте!» И майор, окончательно выкипая, снёс репродуктор двумя выстрелами. Потом взглянул на часы. Ох, не то ещё говорит людям Москва.

Когда-то проворовавшийся сапёрный старшина, ведя пополнение к умолкшему доту, сквозь грохот боя услышал какой-то звук. Рядом в воронке кто-то причитал: «Мамочка родная, спаси меня!»

Политрука била дрожь, и он всё время пытался подтянуть колени к лицу. Плохо дело, если так расширены зрачки. Человек, столь уверенно державшийся под огнём, достиг предела стойкости.

«Устал от войны», – писали в диагнозе немцы-врачи. «Настрелялся досыта», – выражаются и сейчас.