Книга В августе жену знать не желаю - Акилле Кампаниле

Но однажды грянул гром: муж одной из этих Радегонд узнал, что жена изменяет ему со мной и вызвал меня на дуэль.

“Теперь, — подумал я, — в газетах напечатают, что я дрался на дуэли с мужем своей любовницы Радегонды, и другие Радегонды раскроют обман, поскольку их мужья со мной на дуэли не дрались”.

Как поступить? Мне пришла на помощь моя находчивость. Я отправил шесть разоблачительных писем мужьям всех шести моих Радегонд и дрался со всеми шестерыми.

Да, господа, шесть дуэлей, но мир в семье был восстановлен.

Но тут произошло другое ужасное событие. Как-то раз я сидел в своей комнатушке, писал мемуары, как вдруг вошел мой верный слуга.

— Вам письмо, — сказал он мне.

Я вскрыл конверт дрожащей рукой. Это было анонимное письмо. В нем было всего несколько строк: Радегонде все известно. Она знает, что у вас еще пять любовниц, носящих то же имя, и ищет вас, чтобы убить. Если вам дорога жизнь, бегите, оставьте ее, постарайтесь забыть ее и не напоминать ей о себе. Примите уверения в совершенном почтении и проч. Дальше следовали подписи.

Я перечел письмо три или четыре раза в надежде, что не так его понял, как это со мной иногда случается. Но, к несчастью, я понял все правильно. Моим первым порывом было покончить с жизнью, но затем, немного успокоившись, я подумал:

“Нет. Я обязан жить. Ради своих детей, которые когда-нибудь у меня будут. И, в конце концов, если даже я и потеряю одну Радегонду, у меня остается еще пять”.

Но тут передо мной встал ужасный вопрос, на который у меня не было ответа: какая из Радегонд все узнала и хочет меня убить?

Страшная неизвестность. Как я мог встречаться с одной из моих Радегонд, не зная, та ли это, которая хочет меня убить? Я решил отправиться в далекую страну, бросив их всех, и тем же вечером сел на корабль.

На корабле я страшно мучился из-за морской болезни и постоянного страха встретиться с той из моих любовниц, которой хотелось меня убить. В редкие минуты спокойствия, которые мне дарила морская болезнь, я вглядывался в горизонт, опасаясь появления этой мстительной женщины. Но море брало свое, и я, к счастью, провел бо́льшую часть пути в совершенно неописуемом состоянии.

Я страдал главным образом оттого, что был одет, как тореадор, — это можно было бы видеть на рисунке № 1, если бы таковой оказался. Помню, что последние дни пути я провел, обхватив трубу парохода, в состоянии полной прострации. Единственное, что меня как-то поддерживало, — так это мысль о том, что я вне опасности, и надежда на кораблекрушение.

Высадившись на берег, я решил переменить имя, чтобы не быть узнанным; но я не знал, какое имя мне взять. В сомнениях я обратился в специальное агентство и спросил у служащего:

— Какое имя мне взять, чтобы не быть узнанным?

— Дайте подумать, — сказал служащий, — приходите завтра.

Часы на соборе Вестминстерского аббатства били час, когда на следующий день я входил в агентство.

— Ну? — с волнением спросил я у служащего. — Вы нашли, какое имя мне взять, чтобы не быть узнанным?

— Да, — ответил тот, — подождите, я его записал. — Он порылся в своем журнале и сказал: — Вот. Нужно, чтобы вас звали свистком.

С того дня я стал всем говорить, чтобы меня звали Свистком. Я стал раритетом, потому что во всем мире было мало таких, которых звали Свистком. Более того, могу сказать — я был единственным.

Ладно, казалось, что все устроилось наилучшим образом, с моим новым именем меня никто не узнавал, когда произошло событие, которое изменило направление моей жизни. Я ухаживал за одной очень красивой девушкой, и после бесчисленных молитв святому покровителю мне наконец удалось договориться с ней о свидании. Когда мы остались одни, я упал перед ней на колени и, рыдая, признался ей в любви. Она обняла меня и сказала:

— Я тоже вас люблю, командор.

— Нет, — крикнул я, — не называйте меня командором.

— Тогда кавалером? — немного разочарованно произнесла она.

— Нет, — пробормотал я, — называйте меня… — И, осмелев под ее взглядом, я сказал нежно и задушевно: — Зови меня просто Свистком.

Бедняжка заплакала, повторяя сквозь всхлипы:

— Я не могу, у меня не получается звать тебя Свистком. Я не смогу никогда.

— Но почему же? — спросил я тоном мягкого упрека.

— Потому что я не умею свистеть, — ответила красавица, пряча лицо в ладонях.

Я встал. Привел себя в порядок. Холодно сказал:

— Постарайтесь меня забыть.

И вышел».

Ланцилло окончил свой рассказ. Синьоры и синьорины вышли одна за другой, слегка помахав рукой на прощание, а постояльцы вернулись в свои номера.

— Красивая история, — сказал Уититтерли Ланцилло перед уходом. — По-настоящему красивая. Хотите, я положу ее на музыку?

— Да вы же нот не знаете! — воскликнул знаменитый донжуан.

— Это правда, — сказал тот, — я не музыкант, но зато я хороший человек, и если только вы попросите, я положу вам на музыку все, что ни пожелаете.

— Спасибо, — сказал Ланцилло, — но сейчас мне не до того.

— Имейте в виду, все же…

— Будьте уверены. Спокойной ночи.

— Спокойной ночи, дорогой мой.

Добрейший Уититтерли ускользнул, очень собой довольный.

Арокле ходил по залу, ставя на место стулья и гася огни. Перед тем, как уйти, он подошел к Ланцилло, погруженному в тягостные воспоминания.

— Синьор Ланцилло, — сказал он, — разрешите сказать вам одно слово.

— Говорите, дорогой мой.

— Я слышал, что вы хотели изменить имя. Почему бы вам не взять мое? Я его вам охотно уступлю.

Знаменитый донжуан нахмурился.

— Это можно попробовать, — сказал он. — Как вас зовут?

Арокле, застыдившись, опустил голову.

— Арокле, — ответил он.

— Тьфу! — воскликнул Ланцилло с отвращением, заткнув себе уши и пускаясь наутек.

Бедный Арокле стоял как оплеванный. Он погасил огни, закрыл дверь и тоже отправился спать.

Ланцилло поднялся к себе в номер, несколько мгновений постоял у окна, выходившего на море, затем пробормотал:

— Море, море, верни мне мои ключи!

(После чего улегся с комическими ужимками).

Катерина подошла к окну и несколько раз вздохнула, с каждым разом — все громче. Из сада донесся голос:

— Прекрасная девица, почему ты вздыхаешь, выглядывая в окно?

— Я не вздыхала, синьор, — и т.д. и т.п.

VIII

Гостиница пробудилась ото сна самым странным образом. Еще не рассвело — было от силы часа три, — но со всех сторон стали раздаваться продолжительные, настойчивые звонки, двери распахивались и захлопывались, слышались протесты и брань по адресу Арокле и синьора Афрагола.