Книга Всего один день - Гейл Форман

Одной рукой я держу за руку Рен, другой — Вольганга. Мы втроем образуем цепь. Так мы и стоим, взявшись за руки, до самого конца пьесы. До счастливого конца для всех: Розалинда выходит за Орландо, Селия — за Оливера, который мирится с Орландо, Феба — за Сильвия; злого герцога изгоняют, а тот, чье место он занял, возвращается домой.

Розалинда читает финальный монолог, пьеса кончается, зрители просто с ума сходят, они неистовствуют, хлопают, свистят. Я поворачиваюсь к Рен, обнимаю ее, а потом и Вольфганга, прижимаясь щекой к его хлопчатобумажной рубашке и вдыхая запах табачного дыма, смешанного с нектаром цветов и грязью. А потом кто-то обнимает и меня — из тех шумных парней, что стояли рядом с нами.

— Это мой лучший друг! — кричит один из них. У него озорные синие глаза, и он на голову ниже остальных, так что больше похож на хоббита, чем на голландца.

— Кто? — интересуется Рен. Теперь эти шумные голландцы, которые, похоже, пьяны, по очереди обнимают ее.

— Орландо! — отвечает хоббит.

— О, — восклицает Рен, ее бледные глаза распахиваются так широко, что начинают сверкать, как жемчужины. — О, — повторяет она для меня.

— А ты, случаем, не Роберт-Ян? — спрашиваю я.

На лице хоббита мелькает удивленное выражение. А потом он ухмыляется.

— Для друзей я Брудье.

— Брудье, — хохочет Вольфганг. И поворачивается ко мне: — Так мы сэндвичи называем.

— Брудье их очень любит, — объясняет один из его друзей, похлопывая его по животу.

Брудье/Роберт-Ян отталкивает его руку.

— Приходите сегодня на нашу вечеринку. Это будет всем вечерникам вечеринка! Он был великолепен, да?

Мы с Рен киваем. Брудье/Роберт-Ян продолжает болтать, насколько крут Уиллем, а потом его друг говорит что-то по-голландски, кажется, про Уиллема.

— Что он сказал? — шепотом спрашиваю я Вольфганга.

— Что не видел его, Орландо, наверное, таким счастливым с тех пор, как… тут я не расслышал, что-то про отца.

Вольфганг достает из кожаного кисета пачку табака и начинает скручивать сигарету. Не глядя на меня, он громко говорит:

— Кажется, актеры выходят вон там, — он показывает на металлическую дверь в дальней части сцены.

Вольфганг закуривает. Глаза у него сверкают. Он снова указывает на дверь.

Мне кажется, что тело мое перестало быть твердым веществом, а рассыпалось на мельчайшие частицы. И превратилось в чистое электричество. И оно несет меня через весь театр, к боковой части сцены. Актеров ждет целая толпа поклонников. С цветами, шампанским. Когда выходит актриса, которая играла Селию, люди принимаются кричать и кидаются ее обнимать. Потом выходит Жак, за ним — Розалинда, ей дарят целую груду цветов. Сердце у меня колотится неистово. Неужели, подобравшись так близко, я снова его упущу?

Но потом я его слышу. Он, как и всегда, над чем-то смеется. И вот я вижу его волосы — они теперь короче, глаза — такие темные и яркие одновременно, лицо — небольшой шрам на щеке, который делает его еще красивее.

У меня дыхание перехватывает в груди. Я думала, что приукрасила его в своих воспоминаниях. Но скорее верно обратное. Я забыла, насколько он на самом деле прекрасен. Какой он — Уиллем.

Уиллем. Я готова выкрикнуть его имя.

— Уиллем! — громко и четко звучит оно.

Но это не мой голос.

Я даже касаюсь пальцами горла, чтобы убедиться.

— Уиллем!

Снова чужой голос. Потом я вижу какое-то движение. Из толпы выбегает девушка. Цветы, которые она держала в руках, падают на землю, и она бросается в его объятия. Он сжимает ее. Потом поднимает с земли, крепко обнимая. Его пальцы заплетаются в ее каштановых волосах, она шепчет что-то ему на ухо, а он смеется. Они кружатся, переплетаясь в своем счастье. В любви.

Я стою как вкопанная, глядя на это публичное проявление интимных чувств. Наконец кто-то подходит к Уиллему и похлопывает его по плечу, девушка соскальзывает на землю. Она поднимает цветы — это подсолнухи, и я бы выбрала для него именно их — и стряхивает с них пыль. Уиллем изящно обнимает ее за талию и целует руку. Она тоже обхватывает его за талию. И я понимаю, что не ошиблась, от него во время представления действительно исходили любовные флюиды. Но не угадала, кому они предназначены.

Они удаляются, проходя настолько близко ко мне, что меня обдувает ветерок. Мы оказались совсем рядом, но он смотрит на нее и совершенно не видит меня. Держась за руки, они идут к бельведеру, подальше от суеты. А я все стою на месте.

Вдруг кто-то легонько похлопывает меня по плечу. Вольфганг. Он смотрит на меня, склонив голову.

— Все закончилось? — спрашивает он.

Я снова смотрю на Уиллема с его девушкой. Может, это та француженка. Или какая-то новая. Они сидят лицом друг к другу, соприкасаясь коленками, держась за руки. И как будто бы всего остального мира нет. Именно так я чувствовала себя с ним в прошлом году. Может быть, если бы нас со стороны увидел кто-то чужой, подумал бы то же самое. Но теперь чужая я. Даже отсюда я вижу, сколько она для него значит. И что он ее любит.

Я жду, когда опустошение стиснет меня в кулак, когда рухнут надежды, которые я лелеяла целый год, когда рев тоски оглушит меня. И я действительно это чувствую. Мне больно терять Уиллема. Или тот образ Уиллема, который у меня был. Но помимо боли я чувствую и кое-что еще. Поначалу тихое, и приходится напрягаться, чтобы разобрать. Но потом я слышу, как с едва слышным щелчком закрывается дверь. И тут происходит нечто крайне необыкновенное: вечер тих, но я ощущаю порыв ветра, словно сразу же открылась тысяча других дверей.

Я бросаю на них последний взгляд. А потом поворачиваюсь к Вольфгангу.

— Закончилось, — говорю я.

Хотя подозреваю, что все наоборот. Что на самом деле у меня все только начинается.

Тридцать девять

Когда я просыпаюсь, яркое солнце бьет в глаза. Сощурившись, я смотрю на часы. Почти полдень. Через четыре часа я улетаю. А Рен решила остаться еще на несколько дней. Она узнала, что тут есть целая куча странных музеев, в которые ей захотелось сходить, в одном представлены средневековые орудия пыток, в другом — сумочки, а Уинстон еще и пообещал познакомить ее с человеком, который научит ее чинить обувь, так что, может, она еще на неделю тут зависнет. Но у меня осталось три дня, и я решила все же слетать в Хорватию.

Попаду я туда только сегодня вечером, а улетать в понедельник рано утром, чтобы успеть на самолет домой. Так что у меня там будет всего один день. Но я-то знаю, что может произойти за день. Абсолютно что угодно.

Рен считает, что я поступаю неправильно. Она не видела Уиллема с той девушкой, и все убеждает меня, что она может быть ему кем угодно — например, сестрой. Я не говорю ей, что Уиллем, как и я, как и сама Рен теперь, единственный ребенок. Вчера она весь вечер уговаривала меня пойти на ту вечеринку.