Книга Иерусалим - Денис Соболев

— Нет, — сказал я, — мы тут с коллегой будем недалеко от вас проезжать, хотели бланки на выплату еще раз завезти. Так в котором часу Лена будет дома?

— В Канаде она, — сказал дедушка, — совсем в Канаде, но мы все бумаги обязательно передадим.

Жили они, как выяснилось, в Хадере[161].

На следующий день мы сели в старую марголинскую «Субару» с пыльными, некогда белыми боками, жесткими рессорами, следами ремонтов и легким дребезжанием при резких поворотах. Небо было подернуто легким беловатым налетом, но день обещал быть ясным. Зелень иерусалимских холмов светилась свежестью, и только спустившись на прибрежную равнину, мы увидели пепельные цвета выжженного пространства и почувствовали влажный жар Средиземноморья. Тель-авивские трущобы и небоскребы уступили место долгому и бесформенному мельканию черепичных крыш, редких лесов, многочисленных торговых центров и бензоколонок. Потом на горизонте проступили три одинокие трубы Хадерской электростанции. Мы свернули в город и некоторое время пропетляли среди унылых четырехэтажных домов с облезлыми фасадами и опущенными жалюзи; потом остановились, вышли, нас обволакивал тяжелый и густой, как кисель, воздух. Мимо нас проходили тучные восточные женщины и украинские пенсионеры в белых кепках, с клетчатыми клеенчатыми тележками, а вокруг лежал этот странный город, один из многих не отличимых друг от друга городов на прибрежной равнине, где раскаленный послеполуденный воздух пахнет эвкалиптами, морем и разлагающимся мусором и где глаза женщин наполнены жаром, скукой и вожделением. На долю секунды меня охватили радость, неожиданное ликование.

Но разговор с бабушкой и дедушкой нашей героини не получился; они вели себя отстраненно и настороженно. Похоже, что за прошедшие сутки они успели поговорить со своей внучкой, и она предписала им не болтать лишнего. Дать ее адрес или телефон в Канаде они отказались категорически, сказав, что она живет «не у себя», — и несмотря на то, что мы три раза подряд объясняли им, что отдадим только бланки для заполнения, а денежные ведомости без Лениной расписки не сможем оставить ни в коем случае; так что единственный возможный вариант — послать их ей в Канаду заказной именной почтой. «Она все заполнит и вам перешлет», — повторяли они как мантру. И уже перед самым нашим уходом, когда все казалось совершенно безнадежным, голос ее бабушки вдруг дрогнул.

— Ой, мальчики, — сказала она вдруг совсем иначе, добавив несколько слов на идише, — спасибо вам, что вы приехали ради Леночки. Не сердитесь на нас и на Леночку, она нам совсем запретила давать ее телефон. С тех пор, как Зураб ее бросил, она стала говорить, что в Израиле все свиньи; да еще и эти банки, которые перед самым отъездом заставили ее взять эти ссуды, а теперь все требуют их назад.

— Ну и зря она так, — сказали мы почти хором, — в больнице все говорили, что Зураб ей не пара. Она стольким парням нравилась: и нашим, и местным. Чем уезжать, лучше бы нашла себе нормального парня.

— Ой, она так террора стала бояться, — сказала бабушка, — нам-то что, мы старые, свое отжили, вон дед воевал; уж если немцев пережили, так что нам арабы. А она просто места себе не находила: уж так боялась, так боялась. Совсем на автобусах перестала ездить, даже в магазины, и это Леночка-то наша, почти перестала заходить. А как с парнем знакомилась, так сразу спрашивала, есть ли машина.

Мы сказали, что надеемся, что в Канаде ей лучше и спокойнее; и бабушка вдруг расплакалась.

— Ей там так плохо, так плохо. Медсестрой не устроиться, она там пиццей торгует. А вокруг одни черные. Если бы не Ришар, совсем бы от голода умерла; звонит и ревет в голос. Мне все говорят, что ее сглазили или порчу навели. Да уж я, старая, потихоньку к экстрасенсу ходила, и карточку носила, кучу денег заплатила, и уж возилась она с этой карточкой и так и сяк, а все то же. Чакры-то все закупорены. Машенька, подруга ее, так и говорит, вижу вокруг нее плохую чужую энергию, сильную такую, а как снять — не знаю. Порча, одним словом. Она даже красную ниточку на запястье носила, а все без толку.

— Это Маша из хирургического, — пояснил мне Марголин, — знаю, славная девушка. Такая плохого не посоветует.

— Да нет же, — вмешался дед, — это наша Машка из десятой квартиры; у нее еще шкет в спецшколе учится. Соцработники там им занимаются, медработники разные. А то совсем с ним никакого сладу-то не было.

Мы поблагодарили их за воду с сиропом и вернулись к «Субару».

— Боялась, значит, — сказал Марголин задумчиво, — и в общественных местах боялась появляться.

— Не занимайся ерундой, — сказал я, — террора она боялась.

— Ерунду говоришь ты, — сказал он, — я ведь тоже в этой стране живу.

— Ну, а у нее тонкая женская душа, — ответил я, — и вся жизнь впереди.

— Хорошо, — подытожил он, — идем в десятую квартиру.

Я мрачно на него посмотрел, и мы пошли.

Маша оказалась крашеной блондинкой, на мой вкус несколько полноватой, с яркими губами, неправильными чертами лица и черными корнями волос; сквозь тонкую ткань блузки просвечивали большие соски. Она посмотрела на нас со скукой и неприязнью.

— Добрый день, — сказал Марголин. — Нам дали ваш адрес в службе Национального Страхования. Мы отбираем детей для школы «Псагот»[162]в Кейсарии[163]под американским патронажем. Нам нужны талантливые дети с некоторыми поведенческими проблемами. Цель проекта — доказать, что не бывает плохих детей или плохих родителей, но только плохие школы и плохие учителя. Если мы найдем общий язык, вашего ребенка будут забирать утром, привозить домой вечером, целый день будут им заниматься, кормить, все, разумеется, бесплатно, и еще платить вам небольшое пособие, до тысячи шекелей, которое могло бы позволить вам меньше работать и больше с ним бывать. Хотите послушать про наш проект поподробнее?

Маша, разумеется, захотела. Она провела нас в салон, где помимо привычной обстановки съемных квартир, мы обнаружили всевозможные предметы, связанные с гаданием и магией, чье назначение было понятно мне лишь смутно, а также книги с изумительными и многообещающими названиями. Примитивных пособий, вроде «Магия для начинающих» или «Введение в чакры», среди них, конечно же, не было. Марголин рассказал ей о проекте «Псагот».

— А эта ваша школа, — спросила она с ощутимым и неожиданным недоверием, — случайно не досовская[164]? Черных[165]мы не хотим.