Книга Белый, белый день... - Александр Мишарин

Сергей пытался читать и в школе – под партой, но был пойман тем же самым Грабенко и усажен на первую парту.

– Ну, посмотрим, что же вас интересует в тринадцать лет, милостивый государь? – Грабенко отобрал книгу и вытянул ее на руке, прочел название – медленно и с некоторым удивлением: – Гюстав Флобер… «Мадам Бовари». Ну-ну…

И он впервые посмотрел на Корсакова с удивлением и интересом.

– И что же вы поняли, милостивый государь, из этого шедевра мировой литературы.

– Многое понял! – набычившись, ответил Сергей. Грабенко еще раз посмотрел на книгу, снова на мальчика и наконец решил:

– Я не могу отбирать такие книги у учеников. Но на уроке ее читать не следует. Это не рассказы о майоре Пронине. – Он протянул Сергею Флобера, как-то мягко погладил переплет и добавил: – Как-нибудь поговорим с вами об этой даме. Хорошо? – вдруг улыбнулся Василий Петрович, но тут же строго приказал: – А теперь на первую парту, чтобы я видел тебя все время. Видел, чем ты занимаешься!

Первое время Сережа чувствовал себя крайне неудобно, сидя прямо перед учителями, под их неусыпным взором. Но потом он научился машинально записывать все, что они диктовали. А через некоторое время он начал дремать во время урока – с открытыми глазами. И что удивительно – даже когда ему казалось, что он почти спал, он машинально запоминал все, что они говорили. Дома ему было незачем читать учебники.

Хуже было с задачами, которые они писали на доске, – в это время его глаза слипались и он не чувствовал логики их решения.

– Ну, где ты витаешь? – вдруг дергал его за плечо Василий Петрович. – Глаза открыты, а сам спишь!

– Нет, я все понимаю! – стряхивал с себя обморок полусна Корсаков.

Василий Петрович искоса посмотрел на Корсакова, потом сказал тихо, вроде как самому себе:

– Понимать-то понимаешь, только выразить еще не можешь!

Но дома, решая задачи по математике, Сережа все чаще начинал догадываться о какой-то железной ее логике, глубинной простоте… И даже – красоте!

Странно, но это понимание приходило из книг, из их построения, из любовных и исторических романов, из жизнеописания великих людей. Там тоже были задачи, трудности, трагедии, в которые попадали они… Но герои же находили выход… Решение… Победу!

Все переплелось в голове юного Корсакова, и в какой-то момент учеба стала игрой, а чтение не просто следованием за героем, оно приводило к решению – им, Сережкой – задач, поставленных автором (и даже Историей) перед полюбившимся образом.

Также стали непонятнее, сложнее его отношения с одноклассниками. Он сразу же отвел две трети класса – несмышленыши, примитивные ребята, интересующиеся бог знает чем – от футбола до просто пустого времяпрепровождения.

А к остальным он впервые за шесть лет совместной учебы начал осторожно присматриваться.

И вдруг он понял, что они очень непросты… Особенно отличники или крепкие хорошисты… И каждый из них прятался под маской, – кто юмориста, кто тихой мышки, кто заядлого спортсмена. А кто – вроде него! – просто держался на расстоянии от всех.

Так получилось, что за все годы учебы в Елизаветинке у него не появилось ни одного близкого друга. Он приятельствовал с десятком ребят, играл с ними в шахматы, в театральном кружке, ходил в недальние лыжные походы. Но друга – настоящего, единственного – у Сергея так и не было.

В доме он тоже казался чужаком. С братом была слишком большая разница. С матерью у них шла вечная, домашняя война – об оценках в школе, о том, где он всегда пропадает, почему не слушается.

А с отцом? Сергей любил его, казалось, больше всех из семьи… Но отец только изредка гладил его по голове, еще реже осторожно целовал… Он был очень старый и больной человек. Отец, как иногда догадывался Сережа, просто любовался своим поздним сыном и никогда не делал ему никаких замечаний.

Корсаков до сих пор помнил отцовский взгляд, изредка пойманный им, тогда еще мальчиком. Сколько же нежности, любви, осторожности было в отцовских глазах, устремленных на сына. Сколько веры в него! Простой надежды на его счастье!

Бедный, бедный папа! Все больше слабевший от возраста, пережитого, от сердечной болезни, от гипертонии.

Все чаще он лежал на краю большой двуспальной кровати, отвернувшись к шкафу.

Он словно хотел как можно меньше занимать места в их комнате, не мешать взрослеющим сыновьям, их интересам.

Отец подолгу лежал в больнице – по пять-шесть месяцев. Потом в санаториях, домах отдыха. И когда Сергей Александрович уже студентом навещал его, он удивлялся, что отец был там гораздо оживленнее, беседовал весело и энергично с другими больными, и выглядел гораздо моложе, чем дома.

– Я – военный. Всю жизнь привык быть в казарме, – несмело, но ласково улыбнувшись, ответил как-то отец на вопрос сына, почему он здесь, в больнице, другой. – А дом – есть дом. Нет, ты не волнуйся, мне здесь… неплохо. – И осторожно поцеловал сына.

Сергею Александровичу некогда было тогда задумываться над словами отца. «Лучше здесь, в санатории – и слава богу!»

Молодая жизнь звала Сережу к себе, к своим радостям, заботам, друзьям.

Он с молодых ногтей принял такое существование отца, как данность – отец стар, болен… И где-то на отлете была вечная – ранящая, но не слишком – мысль: ему осталось уже недолго!

Но это «недолго» могло быть и пять, и десять, и даже пятнадцать лет… Поэтому по законам юности, по сознанию еще никого никогда не терявшего человека Сергей не мог себе даже представить, что этот день когда-нибудь придет…

Это было в будущем!

Сама его юная жизнь запрещала даже думать об этом возможном дне.

* * *

…Сергей Александрович брел по знакомым с детства переулкам – по маленькой площади перед Лялиным переулком, по кривому Барышевскому переулку, выходящему на оживленную Покровку. В этом угловом доме была их детская поликлиника, куда их водили целыми классами делать прививки, осматривать зубы. Потом он сам бегал к отоларингологу – у него были аденоиды, частые ангины… Теперь здесь было какое-то строительное учреждение. Но Сергею Александровичу все равно почудился запах йода, зеленки, какие-то другие медицинские запахи…

Он остановился на углу и понял, что устал, что покалывает сердце, не так тверда походка.

От мельтешения людей, мчащихся машин у него заболела голова, и он вынужден был на минуту прикрыть веки и остановиться.

«Надо бы где-нибудь присесть», – подумалось ему, и он начал осматриваться.

Перед ним была махина дома князей Долгоруковых в старом стиле русского ампира. В его детстве это был районный Дом пионеров. Здесь он выступал на конкурсе чтецов. Когда это было? В пятьдесят третьем году… Значит, пятьдесят два года назад. Он занял тогда второе место, а первое – знаменитая ныне поэтесса Белла Ахмадулина – розовощекая, с сияющими влажными карими глазами, пухлая татарская девочка из хорошей семьи.