Книга Дикие пчелы - Иван Басаргин

– Моего тут сынка нет, ну Григория Булавина? У него родинка на брови, тут вот, на самой серединочке, – показывал, где была родинка у его сына.

– Нет, не видели. Но, может быть, на другом судне прибудет, – подбадривали Макара служивые.

Во рту вязкая горечь. Один, на весь мир один-одинешенек.

А город Владивосток бурлил, город орал, город требовал свободы, гремел от страшных слов.

Подняли восстание матросы в октябре 1905 года. Это были запасные, неблагонадежные, бывшие пленные. Ровная строчка пулемета подавила эти крики. Макар мог бы успокоиться. Но его снова разбудил рев и выстрелы в начале января 1906 года, когда подняли восстание солдаты и матросы Владивостокского гарнизона. А потом была демонстрация. Макар, как в бреду, шел в колонне. А на Вокзальной площади их встретили пулями. Снова захлебывались пулеметы. Макара царапнула пуля по плечу. Демонстранты разбежались. Макар ушел домой. Он уже знал: его сынок не вернется. Потом дошли слухи, что еще бунтовали минеры бухты Диомид, которых тоже разбили, судили, и зачинщиков расстреляли.

– М-да, тогда творилось бог знает что, – выдохнул Макар. – Меня наши кляли, что будто я был в голове всех бунтов. Не дорос я до этого. А здря.

– Пиши, пиши письма, одно для Суханова, второе для моих друзей.

Макар Суханову написал короткое письмо с приметами убийц: «Ваше превосходительство, это я пишу не для праздного доноса или мести, это всяческа правда, кою я могу с друзьями засвидетельствовать, что Безродный бандит и убийца. Внемлите голосу разума и приструньте Безродного, коий бродит по тайге и убивает всех подряд. Пора навести в тайге порядок, как в доме своем, вымести мусор, отделить зерна от плевел. Приложил руку Макар Булавин…»

Письмо к друзьям было большое и подробное, с описанием многих сцен, как купля и продажа аборигена Арсе Заргулу, о деньгах за молчание…

Утром Шишканов уехал в город. Через неделю он вернулся. А на вторую неделю были расклеены листовки во всех деревнях, даже в Каменке. Вот был переполох. В листовке, напечатанной на гектографе, писалось о зверствах, чинимых бандитами в тайге, о продажных властях. Листовка заставила многих сжаться от страха: она призывала бороться с бандитами, купцами-грабителями, которые обманывают честной народ, с такими волостными, как Степан Бережнов, урядник Рачкин и пристав Ольгинского стана Баулин. Имена Безродного и Тарабанова стояли рядом.

– Эко заметались по волости-то Бережнов и Рачкин. Знать, угольки-то поджаривают задницу. Борода в ворованном меду. Хорошо. Мал бунтишко, но к месту.

Приезжали волостной и урядник к Булавину, пытали: а не он ли написал такую крамолу? Макар в ответ усмехнулся и ответил:

– Стар я уже писать крамольные письма. Не для ча. Плетью обуха не перешибешь.

– Бережнов на тебя показывает, – бросил урядник.

– Ты чего это, Степан Ляксеич, зряшно-то клевещешь? Ить знаешь меня, сам же урядник просил тогда сказать правду о Тарабанове. На том и кончили.

Оставили. Но установили за Макаром надзор. Красильников и Селедкин, верные псы волостного и урядника, не спускали глаз с Макара.

Скучно и одиноко зажил Макар Булавин, а с ним и Буран. Старый охотник слонялся по пасеке, у него ни к чему не лежали руки. Поднял на ноги всю волость. Гудит народ, требует наказания бандитам, хотя бы Тарабановым. Безродного пока не укусить. Получился только крик: Тарабанов как жил, так и живет. Нудьга и вялость в теле.

Буран бродил следом, тоже вялый и отрешенный, заглядывал в глаза другу, будто просил: мол, хватит терзать себя, пошли на охоту, там все горе забывается, там душа теплеет. Часто посматривал на тропу, ждал – не прибегут ли ребятишки, которых пес тоже любил с их возней, шумом и играми. Но никто не шел.

Пришел Устин Бережнов, обнял Макара. Пес, который раньше подозрительно относился к Устину, на этот раз даже позволил погладить себя. Одному-то, без людей, тоже скучновато. С Макаром уже все переговорили.

– Крепко же вы с Шишкановым напужали наших-то, – заговорил Устин.

– С чего это ты взял, что это мы напужали?

– Так уж взял. Кроме вас – некому. Молодцы!

– Однако за Шишканову голову уже твой отец кое-кому и денег пообещал. Коли что, то знай, чьих это рук дело. Меня может убить только Безродный. Тарабанову не под силу: боится он меня, знает, как ложатся мои пули. Примечаю, что-то часто стали за моим заплотом появляться эти два двурушника – Красильников и Селедкин. То по сопочке пробредут, то на скале появятся. С чего бы это?

– А с того, что завтра же будет знать тятя, что я был у тебя. Деньги им за то плачены, вот и зарабатывают свой хлеб в поте лица. Да, трудно жить среди людей и быть одиноким. Отец тоже что-то мечется. Не остался бы так же одинок, как и ты. Братия перестала жаловать его. Две власти – наставник и волостной. Не остался бы без единой.

– Все может быть. Целится далеко – как бы не упасть близко. Ладно, жисть покажет. Вот что-то стал чуять смерть, будто она стоит за плечами. Человек без дела – однова покойник! Заживо я себя похоронил.

– А вы снова ходите на охоту. Не нудитесь. Я уже лыжи навострил с побратимами в тайгу. Арсе обещал прийти к нам. Дома-то сидеть нудно. Нет с отцом мира. Грозится со мной расправиться. По его грамоте он мог бы и губернией заправлять. Далеко целит, ты прав, дядя Макар.

– Испортил вас дед Михайло, испортил: доброту в душу вложил, а не сказал, как с ней надо обходиться.

– А вы расскажите.

– Ежли бы знал, то рассказал. Ить и сам не знаю что и почем. Сам запутался. Умнейший был человек, тоже его не все понимали. Но он праведно говорил, мол, все и не поймут, но ежли из ста поймет хоть десять, знать, не зря прожил свой век. Он не зря прожил, я же – зря, просуетился, провошкался, а на поверку – ничего не сделал.

– Дед Михайло говорил, чтобы прожить жизнь, много раз придется падать, пока не научишься ходить по земле сей. А когда научишься – то и жить уже некогда, помирать пора.

– То так. Людей познавать, себя познавать – трудно. И вроде многое познал, и людей, и себя, но как то передать людям, как вывернуть перед ними душу наизнанку, чтобы видели все, что живу ради них, ради вселенского добра. В одном моя оплошка, что был больше добреньким, а не добрым. Убиваю зло – творю добро. Вот как надо было жить. Тебе же даю завет – не отрывайся от своих, душа твоя нараспашку. Не будь добреньким, а будь добрым. Сколько бы я принес добра людям, ежли б убил Безродного. То же мог сделать и с Тарабановым, коли власти не хотят его приструнить. Знаешь, что он враг всенародный, то бей и не гнушайся крови врага. Но знай, как ни плоха волчья стая, но она своя, родная. Как ни плоха земля, но она твоя Родина. Держись своих: побьют, а придет беда, то пожалеют. Меня некому жалеть, все нацелились убить, убрать с глаз. Опасен стал. Ну иди домой, хватятся – почнут искать. Когда на охоту?

– Через недельку и двинем, ежли отец отпустит, что-то он не хочет нас нынче рано отпускать.