Книга Врата огня - Стивен Прессфилд

– Прости их,– сказала Диомаха.– Они стесняются мужчин.

Дама увела девочек в дом, наконец оставив меня наеди­не с Диомахой.

Сколько раз в воображении я проигрывал этот момент! В этом выдуманном сценарии моя двоюродная сестра оста­валась молодой и прекрасной, я бежал к ней, чтобы обнять, а она бежала ко мне. Ничего подобного не случилось. Диомаха шагнула под свет лампы, облаченная в черное, и нас разделяла вся ширина двора. Я был потрясен ее видом. Ее лицо и волосы были не прикрыты. Она была коротко под­стрижена. Ей было не более двадцати четырех лет, но выглядела она на сорок, и казалось, что эти сорок лет ей дались нелегко.

– Неужели это ты, братец? – спросила она тем же дразнящим голосом, каким говорила со времен нашего детства. – Вот ты и мужчина, которым тебе так не терпелось стать.

Легкость ее тона только усугубила охватившее мое сердце отчаяние. Картина, так долго стоявшая у меня перед глазами, изображала ее в цвете юности, женственной и сильной, как в то утро, когда мы расстались у Трех Дорог. Какие страшные тяготы обрушились на нее за эти годы? Я думал о наводненных шлюхами улицах, о грубых моряках, о ни­зости этих забитых отбросами переулков. Охваченный пе­чалью и жалостью, я опустился на скамейку у стены.

– Мне не следовало расставаться с тобой,– сказал я. Я всей душой понимал это.– Это я виноват, что все так вышло, что меня не было рядом, когда нужно было защитить тебя.

Я не запомнил ни слова из того, о чем мы говорили сле­дующие несколько минут. Помню, что моя сестра придви­нулась ко мне на скамейке. Она не обняла меня, а лишь нежно и мягко коснулась моего плеча.

– Помнишь то утро, Клео, когда мы отправились на рынок с Ковыляхой и с твоей горсткой куропаточьих яиц? – Ее губы сложились в грустную улыбку.– В тот день боги направили нас по назначенному ими пути. По пути, свернуть с которого ни у тебя, ни у меня с тех пор не было возможности.

Она спросила, не выпью ли я вина. Принесла чашу. Я вспомнил про принесенное мною письмо. Когда я снял обертку, оказалось, что оно адресовано Диомахе, а не ее мужу. Она вскрыла и прочла. Письмо было написано ру­кой госпожи Ареты. 3акончив, Диомаха не показала его мне, а, ничего не сказав, спрятала под одежду.

Мои глаза уже привыкали к свету лампы, горевшей во дворе, и я рассмотрел лицо двоюродной сестры. Она была по-прежнему красива, но другой красотой – печальной и суровой. Теперь я понял, что старость в ее глазах, сначала потрясшая и оттолкнувшая меня, на самом деле являлась сочувствием и даже мудростью. Ее молчание было напол­нено смыслом, как у госпожи Ареты,– в спартанской ма­нере, более спартанской, чем у самих спартанцев. Я был ошеломлен. Она вызывала у меня чувство преклонения. Диомаха напоминала богиню, которой служила,– девуш­ку, безвременно унесенную темными силами в подземный мир, и теперь, восставшая оттуда по какому-то соглашению с безжалостными богами, она несла в глазах ту первобытную, глубинную женскую мудрость, одновременно челове­ческую и бесчеловечную, личную и безличную. Мое сердце переполнила любовь к ней. И все же, в пяди от моих объ­ятий, она казалась величественной, как бессмертные, и та­кой же непостижимой и недостижимой.

– Слышишь город вокруг? – спросила Диомаха. 3а ка­менной оградой ясно слышался шум бегущих людей и повозок с их скарбом.– Напоминает Астак, правда? Возмож­но, через несколько недель этот могучий город будет со­жжен и стерт с лица земли, как и наш в тот день.

Я попросил рассказать, как она живет. Правду. Она рассмеялась.

– Я изменилась, да? Не похожа на приманку для же­нихов, за которую ты всегда меня принимал. Я тогда тоже была дурочкой, мне рисовались такие высокие перспективы! Но этот мир не для женщин, братец. Никогда таким не был и никогда не будет.

С моих губ сорвалось страстное проклятие. Она должна пойти со мной. Сейчас же. В горы, куда мы однажды убежали и где были когда-то счастливы. Я буду ей мужем. А она станет мне женой. И больше никогда никто ее не обидит.

– Мой милый братец,– с нежным смирением прого­ворила Диомаха,– у меня есть муж.– Она указала на письмо. – А у тебя есть жена.

Ее кажущаяся покорность судьбе разозлила меня. Что это за муж, который бросил жену? Что это за жена, если ее взяли не по любви? Боги требуют от нас действий и употребления своей свободной воли! Это благочестиво – не сгибаться под ярмом необходимости, как тупая скотина!

– Так говорит бог Аполлон,– улыбнулась моя двоюродная сестра и снова с нежным чувством прикоснулась ко мне.

Она спросила, можно ли рассказать мне одну историю. Буду ли я слушать? Эту историю она никогда никому не доверяла, кроме своих сестер в святилище и нашего любимого друга Бруксия. У нас осталось несколько минут. Мне следует набраться терпения и внимания.

– Помнишь тот день, когда аргосцы обесчестили меня? Ты знал, что я убила плод этого насилия. Сделала выкидыш. Но ты не знаешь, что однажды ночью у меня началось кровотечение и я чуть не умерла. Пока ты спал, Бруксий спас меня. Я дала ему клятву никогда тебе не рассказывать.

Она смотрела на меня тем же самоуглубленным взгля­дом, какой я видел у госпожи Ареты,– с выражением, порожденным женской мудростью, которая видит истину напрямую, через кровь, не замутняя ее грубой способностью рассуждать.

– Как и ты, братец, тогда я возненавидела жизнь. Мне хотелось умереть, и я чуть не умерла. В ту ночь в лихора­дочном сне, когда я ощущала, как кровь вытекает из меня, словно масло из опрокинутой лампы, мне явилось видение. Надо мною стояла богиня, укутанная, с закрытым лицом. Я видела одни лишь глаза, но ее присутствие было так живо, что я не сомневалась в ее реальности. Она была реальнее, чем сама реальность, как будто сама жизнь была лишь сном, а этот сон являлся глубочайшей сутью жизни. Богиня не произнесла ни слова, а только смотрела на меня взглядом высочайшей мудрости и сострадания. Моей ду­ше мучительно хотелось рассмотреть ее лицо. Эта потреб­ность поглотила меня, и я взмолилась словами, которые были не словами, а жгучей мольбой сердца, снять покрыва­ло и дать мне увидеть ее. Я понимала, что увиденное мною повлечет за собой величайшие последствия. Меня охватил ужас, и в то же время я затрепетала от ожидания. Богиня откинула покрывало и уронила его на пол. Поймешь ли ты меня, Ксео, если я скажу, что увиденное мною лицо под покрывалом было ни больше ни меньше как сама реаль­ность, существующая под плотским миром? Это высшее, благородное воплощение, знакомое богам, но которое нам, смертным, дано увидеть лишь мельком в видениях и по­рывах чувств. Ее лицо представляло собой красоту за преде­лами красоты. Воплощение истины в красоте. И эта кра­сота была человеческой. Такой человечной, что мое сердце чуть не разорвалось от любви, почтения и благоговения. Без слов я поняла, что одна эта красота и есть реальность, которую я теперь осознала,– эта красота, а не тот мир, что мы видим под солнцем. И еще: что она всегда рядом с нами, ежечасно. Просто наши глаза слепы и не видят ее. Я поняла, что наша роль смертных – здесь, по эту темную и горестную сторону Покрывала,– воплотить те качества, которые восходят с другой стороны и которые одинаковы по обе стороны, непрерывны, вечны и божественны. Пони­маешь, Ксео? Мужество, самоотверженность, сострадание и любовь.