Книга Нас не брали в плен. Исповедь политрука - Анатолий Премилов

Всем участникам войны с фронта разрешалось посылать посылки домой. А где солдат мог набрать необходимого для посылки? Только трофеи, что могли найти в немецких складах брошенных при отступлении немцев вещей. В доме эсэсовца было много того, что солдаты могли взять для посылок; хозяин сюда уже вернуться не мог, и его имуществом все равно воспользуются другие. Солдаты это понимали и без всякой команды подбирали себе содержимое для посылок. В этом доме для офицерского состава на первом этаже у нас была столовая, а на другие этажи мы и не заходили. Раз под вечер мы с Ахметом подошли к дому после закончившегося ужина и заглянули в подвал, а там на плите наши связисты и разведчики готовили ужин. Мы еще не вошли в помещение, как раздался пронзительный свист и крик «Полундра!», и все, кто был в кухне, мигом выскочили в окно и врассыпную бросились мимо нас, а из окон здания выпрыгнули и разбежались еще несколько солдат. Один из них выпрыгнул прямо к нам. У него в руке был небольшой мешочек, и он не растерялся, а обратился ко мне: «Как, товарищ майор, на посылку хватит?» А я ответил: «Мало». Солдат приподнял мешочек и крикнул: «Хлопцы, доберем посылки до нормы!» Мы с Ахметом спустились в подвал на кухню, чтобы поесть, а солдаты вернулись в дом «добирать посылки». В подвале на плите готовилось жаркое из ветчины с рисом, мы оставили его солдатам. В углу маленькой комнатки, где ели солдаты, в чулке стояло что-то похожее на ружье. Говорю Ахмету: «Посмотри, что там связисты оставили»? Ахмет взял и протянул мне ружье в чулке: легкое («дамское», как его называли), бескурковое, двуствольное, сделанное в Кракове, с подписью мастера. Я сказал Ахмету: «Вот это ружье я возьму себе. Оно из Польши, захвачено немцами». Это ружье я привез домой: оно было замечательное, с большой убойной силой и меткостью поражения цели. В 1983 году по требованию УВД я сдал его в продажу.

До этого дня мы заходили в дом боковым проходом по узенькой лестнице, а теперь вошли с той стороны, где никогда не заходили — с парадного хода. Сколько всего тут было! В шкафах было полно посуды, белья; на стенах картины, ковры, на полу валялся сверток в пергаменте с пломбой. Мы раскрыли его и обнаружили вывезенный из Советского Союза узбекский ковер: он так и сохранился в упаковке, нетронутым. Ковер был маленький, мы взяли его для подстилки на сиденье в машине, и когда дивизион расформировали, ковер я оставил себе и переслал домой; потом он долго висел у кроватки моей дочки, а позже и внучки. Сколько же тут было награбленного немцами, если мы нашли нераспакованную вещь? Нам некогда было заниматься осмотром содержимого дома, но когда немного погодя я заехал сюда с Ахметом, чтобы привезти для командира бригады радиолу, которая здесь имелась (ее пластинками топили печку), особняк оказался крепко заперт и ограда заперта. Мы перелезли через ограду, опять боковой лестницей пробрались на третий этаж, но радиолу кто-то уже прибрал.

В самом конце апреля, когда я шел в столовую, меня окликнули бойцы, разведчики дивизиона: «Товарищ гвардии майор! Мы Гитлера нашли!» — «Да что вы чепуху городите?» — «Нет, в самом деле, голову бронзовую нашли!» — «Где?» — «На чердаке дома фашистского генерала. Разрешите нам казнить Гитлера». — «Как?» — «А мы его в колодце утопим: привяжем камень и бросим». Что я мог им сказать? «Ладно, казните». И солдаты совершили казнь. Потом они рассказали, что искали колодец поглубже и, найдя, бросили туда голову Гитлера с кирпичом на шее. Так бюст Гитлера, оберегаемый его ближайшим подручным, обрел свой конец, о котором ни Гитлер, ни владелец бюста не мог и мечтать.

Еще в ходе боев за Вену солдаты обнаружили мешки с гитлеровскими Железными крестами. Это пластмассовый черный крест без номера, обтянутый витой медной тонкой проволочкой. Когда машины буксовали, то эти кресты сыпали под колеса. В другом дивизионе у майора Бабенко к солдатам пристала собачка, они накормили ее и надели на шею Железный крест. Но командир дивизиона сказал солдатам: «Вы обидели собаку, надев ей Железный крест гитлеровцев!» — и те сняли с собачки эту погань.

Среди солдат были чудачества. Война шла к своему завершению, все радовались приближению победы и на радостях устраивали хитрые обмены вещами под девизом «Махнем!». Обмен скрытыми вещами, от которых только незначительная часть показывалась желающему обменяться, называлась «махнуть». Солдат зажмет что-то в руке и показывает другому: «Махнем?» И махали — менялись. Ахмет так домахался, что пришел без ремня: махнул свой на другой ремень, а он оказался без пряжки. Командиры боевых машин и их шоферы любовно раскрашивали свои машины разными красками, но после войны все машины были покрашены в зеленый цвет по одному типу.

Перед майскими праздниками дивизион перебрался в город Винер-Нойштадт — Венский новый город километрах в тридцати к юго-востоку от Вены. Сильных разрушений город не имел; здесь, в парке на окраине города, сохранились огромные немецкие казармы. В Винер-Нойштадт пока переместился только наш дивизион. Нашли сначала место, где разместить боевую технику и весь транспорт; на лужайке около аллеи в парке поставили все машины. Когда мы искали место для размещения личного состава, то осмотрели с замполитом добротные огромные немецкие казармы, но располагать здесь личный состав я не стал: уж очень много было здесь свободного помещения, неуютно. От казарм тянулась аллея больших деревьев, в начале ее стоял памятник или Бисмарку, или Вильгельму, — это узнать было невозможно, головы у него не было. Под кронами больших деревьев в промежутках между стволами стояли деревянные ящики в рост человека с двумя дверками. Мы открыли один, а в нем полно фаустпатронов, как и в остальных. В парке стояли пять деревянных одноэтажных бараков и мастерская по ремонту автомашин. Каждый барак имел свой индекс: «Берлин», «Мюнхен», «Лейпциг» и др. Осматриваем эти бараки: в одном был медицинский пункт — все медицинские инструменты разбросаны по полу. Половину этого же здания занимали немецкие офицеры: заглянув сюда, мы увидели следы поспешного бегства офицеров и их подруг — дамы оставили свое нижнее белье. В кухне для рядового состава в котлах осталась нетронутая пища, уже начавшая разлагаться, а остальные бараки были жилыми, с коридорами в середине и комнатами по сторонам. Облюбовав один барак, мы забрали в немецкой казарме 200 двухъярусных коек и хорошо разместили в нем личный состав. Я с Ахметом занял одну из комнат, шофер Терехов маленькую комнату напротив нас, а замполит жил в комнате с начальником штаба. Из немецких букв составили надпись «4-й Гвардейский дивизион» и прикрепили ее над входом. Нашли длинный немецкий красный флаг со свастикой, из него вырвали нужный для нашего флага лоскут и на мачте, что осталась после немецкого флага, подняли наш красный флаг. Оборудовали Ленинскую комнату, взяв в разрушенном поблизости доме пианино, — нашли и ковер, а литература у нас имелась. Теперь бойцы имели возможность здесь отдохнуть, послушать музыку, почитать газеты, писать письма домой. От движка вечером дали освещение в барак, и началась новая, благоустроенная жизнь дивизиона. Нашли бывшую немецкую офицерскую кухню и сделали для офицеров дивизиона кухню и столовую. Старшина дивизиона, отвечающий за продснабжение, сумел из заброшенных немецких дворов собрать коров стадом более 20 голов. Личный состав питался свежим мясом. Наш повар, большой любитель своего дела, один обеспечивал отличное питание, а в помощь ему выделяли двух рабочих. Ежедневно было разное меню из мясных блюд. Кто-то из офицеров сказал, что есть большой склад с сухим вином и там можно получить его для офицерской столовой. Я послал туда машину, и она привезла сотни бутылок хорошего «Рислинга». Перед обедом повар ставил на стол по бутылке каждому офицеру, а наш любитель выпить фельдшер Голубев выпивал и больше нормы. В первый день обеда с вином он перепил и уснул в столовой, положив голову на стол. Когда мы собрались к ужину, он проснулся и спросил: «Что, обед еще продолжается?» На этот вопрос ему ответили смехом, и с этой поры уже никто не пил больше бутылки. Я, к удивлению повара, для себя отдельных кушаний не заказывал, а питался, как и все. Предыдущий командир дивизиона отличался капризами в еде и в трудных условиях боев донимал этим повара. Вина я не пил совсем, кончал обедать быстрее других и уходил из столовой.