Книга Испытание огнем. Лучший роман о летчиках-штурмовиках - Михаил Одинцов

— Как «почему»? Красные же ракеты нам дали.

— Ладно. Потом разберемся. Где ты сейчас?

— Развернулся на обратный посадочному курс.

— Хорошо. Выдерживай время сорок пять секунд и одинаковый крен на разворотах.

— Буду стараться.

Осипову теперь было трудно понять, где ему пришлось тяжелее: в воздухе, во время поиска аэродрома, или теперь, когда его товарищ остался один в воздухе, а он ему уже ничем помочь не может. Это была не боязнь за себя, а чувство командирской озабоченности за судьбу человека, который поднялся в воздух, выполняя его, командирскую, волю.

Время захода на посадку прошло, а самолета видно не было.

— Как дела?

— Не попал на аэродром.

…Еще прошло два пустых захода, и Матвей окончательно убедился в том, что Цаплин аэродрома не найдет. Где-то у него произошла ошибка. Теперь надо было спасать летчика.

— Цаплин, ты меня слышишь?

— Слышу.

— Кончай искать аэродром. Разворачивайся на север, набери метров триста высоты в облаках и прыгай с парашютом, брось самолет. Понял?

Ответа не последовало.

— Цаплин, брось самолет! Прыгай, пока есть горючее!

Летчик молчал. Почему? Может быть, он действительно не слышал? Сбилась в этот момент настройка приемника? Или не хотел прыгать, а надеялся спасти машину? Ответив же на полученный приказ, надо было его выполнить.

— Цаплин, как слышишь меня?

Радио молчало, и Осипов понял, что разговора больше не состоится. Выключил свою рацию и мотор самолета. Осталось одно — ждать.

Подъехал полковник на «эмке». И люди, стоявшие у самолета, расступились.

Доклада Осипова полковник принимать не стал.

— Где второй самолет?

— Не знаю. Велел прыгать, но летчик на это не ответил.

— Прыгать. А почему не посадил?

— Сели бы, если не финишер. Когда мы из тумана выскочили, тот дурень нам в лоб две красные ракеты.

— Почему?

— Не знаю. Надо у него спросить.

— Поехали.

Начало темнеть. У посадочного «т», на маленькой скамейке, как старый, нахохлившийся от дождя ворон, сидел пожилой красноармеец. От пилотки и до ботинок с обмотками все на нем было мокро. Видимо, сидел он тут с самого утра. Не только промок, но и промерз. Лицо было сине-землистого цвета, подбородок ощетинился небритым седеющим волосом.

— Стрелял ракетами, когда садились «илы»?

— Стрелял.

— Какими?

— Как какими? Красными положено.

— Что положено и почему?

— Сначала я слышал, что гудит где-то. Потом вижу, выскакивают два самолета, но наискосок к «т». Ну зашли так, что надо было уйти на повтор. Ушли, значит. Потом вижу, вновь выскакивают и садиться хотят строем. Сразу оба, вместе. Но это же запрещено! Ну, я по инструкции, как положено, дал красные ракеты, чтобы, значит, один сел, а второй шел на повтор.

— Как же можно было утонять на второй круг в такую погоду?

— Так я откуда знаю? Раз летают, значит, можно. А у меня инструкция: колеса не выпустил на посадке — красная ракета, вдвоем заходят садиться — красная ракета, занята посадочная — тоже красная ракета.

Подошла полуторка. Из кабины выскочил летчик с повязкой на рукаве «Дежурный по аэродрому».

— Товарищ полковник!

— Что «товарищ полковник»? Сейчас начнется. Слушаю.

— Упал самолет. Пост ВНОС[9]сообщил. Вот здесь.

Показал на карту, на которой километрах в двадцати севернее аэродрома стоял крестик

— Ну! Что тянешь?

— Летчик погиб.

— Так мать его, туман этот и вас, дураков, летающих в такую погоду.

Матвей глубоко вздохнул. Спине стало холодно. Переступил с ноги на ногу.

— Кто тебя выпускал, лейтенант?

— Дежурный. Он разрешил и звонил на старт вот этому деду.

— Не деду, а красноармейцу или финишеру.

К дежурному:

— Дал разрешение?

— Давал. Но лейтенант Осипов перед этим разговаривал со своим командиром, начальником штаба дивизии, по телефону, и тот ему разрешил.

— Ему разрешил. А ты сам это по телефону слышал?

— Нет. Мне Осипов передал его разрешение.

— Ладно. Хватит. Давай, дежурный, свертывай старт, красноармейца с собой в машину. Сразу каждому написать объяснительные записки, и тебе, Осипов, тоже. Самолет твой под арест, пока ваши начальники не разберутся, что с тобой делать. Поехали в санчасть. Дам тебе фельдшера, санитарную машину, носилки и людей. Надо вытащить из обломков твоего пилота.

— Дежурный, позвони на пост ВНОС, чтобы машину встретили на дороге, а то уже темно будет. Ничего там не найдешь.

Ранним утром открытый «ЗИС» мчался по шоссе к Москве. В кабине рядом с шофером сидел майор Ведров, приехавший за погибшим и Осиповым. В кузове рядом с Матвеем сидел капитан НКВД, а на полу стояли носилки, накрытые белой простыней. Носилки и простыня в нескольких местах были перехвачены шпагатом, чтобы покрывало не сорвал ветер, отчего тело Цаплина напоминало мумию. Матвей сейчас не видел ничего вокруг и не ощущал холодного мокрого ветра, бьющего в затылок. Взгляд его был устремлен на носилки, и, когда они отползали от тряски почти до самого заднего борта, он подтягивал их к себе. Делал это он сосредоточенно, как будто бы в положении носилок сейчас было главное.

…Самолет Цаплина нашли только утром. От лесной полянки он был отделен двумя десятками крупных сосен и блестел среди темных стволов своей чистой голубизной. Кабина летчика была внизу, а сверху, как два часовых, поднявших высоко свои головы, торчали колеса шасси. Целый самолет. Только за хвостом несколько срубленных крылом деревьев.

Из-под самолета его позвал фельдшер:

— Эй, летчик, иди помоги… Видишь, что получилось: парень весь целый, на привязных ремнях висит. Бензина нет. Чисто. Когда самолет ударился о землю, то фонарь сорвался с заднего стопора, пошел вперед и своей массой разбил голову летчику. Упади с закрытым фонарем — был бы живой.

Закончив работу, фельдшер налил ему полстакана спирту и, заставив выпить, сунул в руку кусок хлеба.

— Пожуй немного. А то на тебя жалко смотреть: не обедал, не ужинал, не спал. Своим горем теперь этому хлопцу уже не поможешь.

…Матвей очнулся. Капитан толкал его в плечо:

— Слушай, Осипов, а ты, часом, не пьяный вчера летал?

— Это вы сейчас придумали?