Книга Калинов мост - Алексей Гравицкий

— Ни-за-что! — прорычал он и ринулся в сечу.

Через мгновение его закружило, и он потерял из виду тех, кто был рядом, борясь со своей личной безграничной, но не бессмертной тьмой.

Она шла по утреннему пустому городу. Странная. В халате поверх ночной рубашки и тапочках на босу ногу. Шаги были легки, как будто не было ее больше в этом мире, а только дух плыл над асфальтом.

И глаза ее черные непроницаемые смотрели не то внутрь себя, не то вовсе в какие-то неизвестные никому из живущих дали. И было в этой дали что-то такое, от чего чернота в глазах казалась блестела болью и страхом, кинутыми в омут безразличия.

Тьма знала, как вести. Ее никто не видел, никто не остановил, никто не окликнул. А если б и окликнул, не повернула бы и головы. Тьма решала куда идти и в какую сторону поворачиваться. А ей оставалось лишь шагать беззвучно. Шаг, еще шаг… Куда и к чему? Теперь уже все равно. Кончился Милонег. Все кончилось. Только долги остались перед самым жестоким в мире кредитором.

Барьер держала из последних сил. Все внимание уходило на заклинание. Если б сама не вышла на мост, кто знает, может быть давно уже рухнула застава. За волшбой не замечала много, из того, что происходило вокруг. Так не заметила и шагавшей по берегу девушки в розовом махровом халатике и пушистых тапочках, что здесь смотрелись смешно и дико.

Старуха увидела ее слишком поздно. Люда, что была когда-то Ладой, брела, словно завороженная. Как попала к мосту, было загадкой. Но шла не в ту сторону, шла во тьму. Будто позвали ее оттуда, потребовали незамедлительно отдать долги. И ничего не осталось в этой девочке, кроме тьмы, которой оставила душу свою в залог.

Что делать? Оборвать заклинание она не могла, оставлось только смотреть, не имея возможности пошевелить даже пальцем. Как в жутчайшем ночном кошмаре, когда происходит что-то страшное, непоправимое, беспощадное, а ты ничего не можешь сделать и просто застываешь не в силах пошевелиться. Только б Милонег ее не увидел. Натворит глупостей и все рухнет.

Но Милонег увидел. Видимо на него и рассчитано было. Он стоял против троих, устало отмахивался мечом. А она шла мимо него, созданная из тьмы во тьму. Та и не та, что любил. Она шла шаг за шагом совсем рядом, но на ту сторону. Сама. А он ничего не мог сделать. Бессилие, которое ощутил было сродни тому, что испытала старуха.

Внутри родилась боль, ярость и крик. Он завизжал, как побитая железным ломом собака, вскинул меч и из последних сил, которых казалось уже не осталось ни капли, ринулся вперед. Он рубил налево и направо, расшвыривая пришедших из мира мертвых, возвращая их туда, где им место. Рубил и выл, просто пытаясь догнать ее. А она уходила на ту сторону, не видя ничего вокруг. И не мог он догнать ее, как не старался. От того рубил еще сильнее и ревел, как израненный зверь. Понимал, что не сможет снова потерять ее, и видел, как теряет, и ничего не мог сделать.

Старуха окрикнула его по имени, но Милонег уже не слышал. Ни прежнего имени своего, ни нового, которым назвали двадцать лет назад. Не было у него сейчас имени, и ничего не было, кроме боли от невозможности удержать единственную женщину, которую любил во все времена и во всех мирах и которую снова терял.

Яга глядя в удаляющуюся спину яростно сплюнула. Близко метнулись тени, кто-то повалился замертво. Рядом плюхнулся Егор. Грудь Тимофеича была рассечена, но кровь уже не текла засохнув вместе с промокшей, пропитавшейся красным рубахой. Слиплась темной коркой. Лицо было уставшим. Таким не видели Егорушку кажется ни в зоопарке, ни даже в гробу. Вот поистине в гроб краше кладут.

— Что, старая, повоюем, — прохрипел он, пытаясь подняться.

— Погоди воевать, — закричала вдруг старуха. — Пой!

Егор посмотрел так, словно Яга тронулась. Та молча подняла трясущуюся от напряжения руку, указала в гущу боя, где безмолвно шла Лада, а следом за ней, рубя все и вся, ломился обезумивший Милонег.

— Видишь их?

Егор кивнул.

— Пой для них! Пой, ты можешь. Ты знаешь как. Останови их, не дай пропасть!

Егор поглядел на Милонегову спину и хрипло затянул давно забытую песню.

Над рекой калина спелая,

Налитая соком.

Обожгла ты руки белые

В молодой осоке.

В молодой осоке прячутся

И дожди и солнце.

Ой, кому-то нынче плачется,

А кому смеётся…

Милонег рубил. Он не слышал слов. Хотел окрикнуть ее. Лада! Да голоса хватило только на хриплый вой. Кончились слова. Была только любовь, боль и ярость. Ярость, боль и любовь. А она уходила, добавляя боли.

Ой, кому-то нынче плачется,

А кому смеётся.

А калина поразвесила

Золотые гроздья,

У кого-то в доме весело

За столами гости.

Гости пьют за парня русого,

За его невесту.

От чего играют грустную

Гармонисты песню.

— Пой, — давя подступившие слезы заорала старуха. — Пой, черт тебя! Пой!!!

Егор добавил силы в голос. Песня понеслась над мостом, над боем, становясь частью его.

От чего играют грустную

Гармонисты песню.

Улыбнись слезинка скатится

Со щеки на платье.

Пусть у них всё в жизни ладится,

Будет в жизни счастье.

Сперва исчезла Лада. Шаг, и ее не стало. Следом последний шаг сделал Милонег. Оставил за собой еще пару поверженных врагов и исчез, словно растворился во мраке.

— Все, — безнадежно махнула рукой старуха. — Потеряли мы их, Егорушко. Знать, судьба у меня такая детей терять. Пой, Егор Тимофеич, пой как в последний раз.

А песня все летела над мостом уносясь неведомо в какие времена и пространства.

В молодой осоке прячутся

И дожди и солнце.

Ой, кому-то нынче плачется,

А кому смеётся.

Ой, кому-то нынче плачется,

А кому смеётся…

Он не заметил той минуты, когда свет померк. Лязг мечей, свист стрел и хриплые крики остался далеко позади, словно за пеленой тьмы. Вокруг не было ничего и никого. Только темный край пропасти, за которым сгустилась тьма. И Лада на этом черном краю, маленькой ничтожной фигуркой балансирующего канатоходца.

Она повернулась к нему. На мгновение Милонегу показались слезы в ее глазах. Но уже в следующий миг ничего не осталось и от этого в груди рвануло с такой силой, что сам дернулся вперед, за ней.

Врага увидел не сразу. Рука автоматически вскинула меч, парировала удар. Только потом обратил внимание на то, что дорогу перекрыл человек в плаще. Под капюшоном, казалось, сгустился беспросветный космос. Лишь горели углями глаза и мерещилась злая улыбка.