Книга Сказки врут! - Ирина Шевченко

Все же я разрыдалась. Плакала, уткнувшись в подушку, тихо и горько, а когда слезы иссякли, решила, что пора вставать.

Первым делом отыскала в прихожей свою сумочку, та висела аккуратно на вешалке, и включила мобильный. А потом еще полчаса вздрагивала, ловя накопившиеся за неделю сообщения о пропущенных вызовах и рекламных акциях. Просматривала каждое, надеясь, что где-то там затерялось то, одно-единственное, всего в пару слов…

Когда раздался звонок, схватила, не глядя на номер, телефон и тут же прижала к уху.

— Настюша, ты как там? Эсэмэс пришло, что ты в сети.

— А, мам. Привет. Нормально.

— Настенька, ты дома уже? Хочешь, приеду?

— Дома. Но приезжать не надо.

— Мне не тяжело, милая.

— Мне тяжело! Не приезжай, пожалуйста…

Джинсы и футболка сохли в ванной, и я закусила губу, чтобы снова не разреветься. На кухне, в пепельнице — горка окурков, а на столе рядом — пустая пачка из-под сигарет и пистолет-зажигалка… Лучше бы ты настоящий оставил, Сокол!

Прижалась лбом к прохладному металлу. Думала.

План действий сложился внезапно, простой, как и все гениальное… Глупый-преглупый.

Оделась. Мазнула тушью по ресницам, накрасила губы. Забросила на плечо сумочку и выскочила за дверь. Сейчас выйду на улицу и пойду куда глаза глядят. Пройдусь к девятиэтажке неподалеку от своей работы, где встречалась несколько дней назад с усатым некромантом, потом проедусь к брошенной вчера квартире, послушаю, что рассказывают о недавнем убийстве бабки на лавочках. Просто погуляю по городу. Час, два, три. Буду ходить, пока кто-нибудь из подручных Ван Дейка меня не заметит. Ты говорил, что голландец злопамятен — значит, меня опять схватят, увезут куда-нибудь, и у тебя не останется другого выхода, как снова меня спасать. А если меня вдруг убьют… Если меня убьют, то так тебе и надо!

— Настя, вернись в квартиру, пожалуйста.

У подъезда меня встречал Влад. Погуляла, блин!

— А если не вернусь?

— Мы тебя вернем.

Мы? Режиссер был один, но, оглядевшись, я заметила какое-то шевеление в кустах и мелькнувшую в просвете между веток бурую шерсть. Кто это? Рома-гример? Женя-пиротехник? Или бесстрашный каскадер Димон? Волки в городе — черт знает, что творится!

— Мне в магазин нужно, — заявила я, не желая отступать.

— Пиши список, тебе все принесут.

— Мне очень личное… по женской части.

Оборотень усмехнулся, и в этот раз я отчетливо разглядела выпирающие из-под верхней губы клыки:

— Я вырос с матерью, двумя бабушками, тремя незамужними тетками и четырьмя младшими сестрами. Меня не смущают покупки «по женской части».

Не выпустит. Даже если я скажу, что мне жизненно необходимо побывать в цирке, этот волчара приведет сюда клоунов, факиров и табун пони, но дальше двора я не выйду.

— Влад, я могу с ним поговорить?

— Если что-нибудь нужно, скажи, я передам.

Ясно.

— И почем сейчас волчья верность? — бросила я раздраженно. Три дня в городе, о Соколе до этого наверняка и не слышал, а гляди-ка, уже тапки готов в зубах приносить!

— Не понимаю, о чем ты, — ответил оборотень невозмутимо. — Стая не продается. Мы помогаем Антону, нашему побратиму, потому что он об этом попросил. Мы помогаем Соколу, потому что считаем, что он делает настоящее дело. Мы помогаем Сергею, потому что никто не заслуживает такой судьбы. И мы помогаем тебе, потому что пока все это не закончится, ты в опасности.

Речь вышла несколько пафосной, но прозвучала искренне. И ему стоило на этом остановиться.

Так нет же!

— Неважно, что вчера произошло, но для всех ты остаешься девушкой Сергея, и Сокол считает…

Дослушивать я не стала.

Через две минуты вынесла ему список того, что нужно купить. Хлеб, молоко, полкило сосисок, десяток яиц. И поллитровую банку сметаны.

Петрович смерил гостинец недоверчивым взглядом. Принюхался. Ткнул пальцем в белую гущу, облизнул. Затем отер руку о подол длинной рубахи и растроганно хлюпнул носом.

— Я бы и так к тебе вышел, Настюшка.

— А я бы и так сметану оставила. Угощайся.

Домовой уселся прямо на пол, поставил банку между ногами, обутыми в забавные лапоточки, и зачерпнул полную ложку сметаны. Потом еще одну. Потом еще. Хоть кому-то радость.

Я вздохнула.

— Ты поплачь, Настюшка, — посоветовал дедок простодушно. — Поплачь, легче станет.

— Не станет.

Да и устала уже от слез. Сколько можно?

— Я зеркало разбила, Петрович. Может, от этого?

— Какое зеркало? — встрепенулся домовой. — Когда?

— Гадальное. Давно еще. На суженого гадала. Увидела… Не то увидела, что хотела, и разбила. Дура…

— Давно, говоришь? Семь лет минуло?

— Дважды по семь уже.

— Тады не от зеркала, — вывел он авторитетно.

— Так гадальное же…

— Гадальное, не гадальное — это, Настюшка, ваши штучки, ведьмовские. А я одно знаю… — Петрович макнул ложку в сметану, облизал и закончил неожиданно: — Не нужен он тебе. И собой ладный, и колдун знатный, да не нужен. Колдун да ведьма вовек не уживутся.

Совсем как мама говорила.

— Тем паче такие. — Домовой навернул еще ложечку. — Сокол он, неспроста ведь так кличут. А ты супротив него — пичужка малая. И никогда тебе с ним не сравняться, в умениях не обойти. Хорошо, коли жалеть будет, а как нет — изведет жеж! Силу тянуть станет…

— Ну и пусть тянет. Пусть хоть всю себе берет!

— Ох, Настена, — покачал головой Петрович. Зачерпнул сметанки, поглядел на полную ложку да и сунул ее обратно в банку. Вздохнул. — Не хотел я тебе говорить, но раз уж по-другому не понимаешь… Женатый он. И с детишками — семеро по лавкам, мал мала меньше.

Он так уверенно это сказал, что в первый миг у меня и сомнений не возникло в правдивости этих слов. Икнула и сползла огорошенно со стула, шмякнулась рядом с ним на пол.

— Откуда… Откуда такая информация?

— Не формация это, Настюшка. Чуйка у меня такая. Но чуйка верная! Несвободный он, сразу видать. Я ж ведь вчера отчего вышел? Почуял, как он чаровать начал. Ух, силища! Ну а потом… Потом уж не глядел, ты не думай. Дело оно молодое… — Домовой в смущении скосил глаза на банку и сунул в рот ложку сметаны. Зашамкал. — Ну дык, значится… А после уже, как он тебя прислал… Сперва в ванной заперся, лейку эту вашу включил. Воды, Настюшка, извел, почитай что куб! Я по счетчику после глянул. Хорошо, хоть холодной — холодная, она ж подешевше будет. Потом сигарурьки свои на кухне смолил, задымил все. И все ему не сиделось! Подымит-подымит и в комнату пойдет. Постоит в дверях, поглядит на тебя, а то и подойдет, рядышком присядет — и дураку ясно: мог бы, остался. А так уж… Несвободный потому что. Ну и… порядочный вроде как — не стал до греха доводить. Подымил, значится, говорилку свою достал, приказов всем раздал, кому, куда… Грызунам этим баночным зернышек насыпал. Муху жирную на окне изловил и Жорке понес. Ты, говорит, присматривай за ней, Георгий. На тебя, мол, оставляю… Слышишь, Настюшка? Это он жабу неразумному тебя вверил! А я-то тут на что? Вот и говорю: не нужен тебе такой! Лучше найдешь.