Книга H2O - Яна Дубинянская

— Это был тост? — холодно осведомился Розовский.

Виктор промолчал; казалось, из него продолжают по одной выдергивать планки жесткой внутренний конструкции. Смотреть на него было жалко, и Татьяна отвернулась.

— Еще раз, — скомандовал политтехнолог. — Соберись. Ты же призываешь людей к выбору их жизни, а не дерябнуть предлагаешь. Держи это в голове. Поехали.

Виктор подтянулся и по отмашке оператора отбарабанил утвержденный текст ровно и без выражения, словно свод алгебраических правил. Татьяна вскинула голову: попахивало саботажем. В самый раз, на тринадцатом дубле.

Хотя она сама, наверное, сорвалась бы куда раньше. Высказала бы этому жирному козлу все, что она думает о его технологиях, тупых и прямолинейных, как трамвайные рельсы. За что он получает свои сумасшедшие гонорары, если не понимает элементарной вещи: подобные штуки могут воздействовать на одних людей, а выбирают свободу — совсем другие…

— Ну как, Дмитрий Александрович? — с вызовом спросил Виктор.

— Уже лучше, — хмуро бросил Розовский. — Я все ждал, когда у тебя проклюнется кураж. Есть немного, но этого недостаточно. Что ж нам с тобой делать?..

Внезапно он обернулся к ней в упор:

— Танечка, может, попробуете вы?

С ней он все время держался подчеркнуто, старомодно вежливо — тогда как Виктора строил и гонял, будто мальчишку. Наверняка тоже политтехнология, усмехнулась Татьяна. И что теперь — будем подыгрывать?.. а почему бы и нет. Виктору, во всяком случае, пойдет на пользу.

Встала, поправила косу. Подошла к столу в центре студии, в последний момент едва не споткнувшись на проводах. Виктор поднялся навстречу, отцепляя и выдергивая из-под пиджака микрофон-петличку. Татьяна поискала его глаза: мы с тобой союзники, Витька, мы заговорщики, мы сейчас ему покажем! Но он не заметил, не поймал сигнала. Вылез из-за стола, глядя мимо нее, с видом оскорбленной и гордой собаки.

Ассистентка пристроила петличку на воротник, просунула провод под свитером, закрепив тяжелый аккумулятор сзади на поясе джинсов. Татьяна села, чувствуя, как блямба на поясе тянет назад а внутри сами собой выстраиваются планки жесткого металлического каркаса. Но камеры, по крайней мере, она ни капельки не боялась. И помнила наизусть тринадцатикратно озвученный Виктором текст.

— Давайте, Танечка.

Глубокий вдох — и:

— Я знаю: ты не хочешь больше, чтобы за тебя решали другие. Тебе надоело предвыборное вранье и отсутствие настоящего выбора. Знаешь, мне тоже все это надоело. Давай придем и отдадим голоса за свободу! За нашу свободу!..

Глянула в упор на Розовского, одновременно захватив краем глаза Виктора. Который демонстративно пялился в другую сторону, изучая, видимо, надпись на дверях студии. Ну и пусть.

— Танечка! — сокрушенно воскликнул политтехнолог. — Ну что же вы сразу отвернулись? Я же объяснял: еще три секунды работаем на камеру. Вы сумеете повторить?.. Тот же взгляд те же интонации?

Она пожала плечами:

— Попытаюсь.

— Думаю, у вас получится. Катя, подгримируйте Татьяну Андреевну! И камерой, наверное, надо чуть поближе наехать…

Появилась гримерша со своим арсеналом, похожим не то на палитру художника, не то на выставку пробников в косметическом магазине. Зашевелился оператор, проснулись осветители. На границе поля зрения, будто на краю обитаемой земли, вздрогнул, напрягся Виктор. На него никто уже не обращал внимания.

Гримерша дематериализовалась, прыснув напоследок лаком на косу; в воздухе повисло остро пахнущее облачко. Розовский поудобнее устроился в кресле. Оператор поднял руку для отмашки.

— Я, наверное, пойду?

Голос Виктора прозвучал резко и басовито, совершенно по-мальчишечьи. Все головы дернулись в его сторону, как на ниточках. Кроме, разумеется, ее.

— Останься, — приказал Розовский. — Может, научишься кое-чему.

Рука оператора упала. Мелькнуло хулиганское желание тупо проговорить текст без интонаций, как Виктор на тринадцатом дубле; а было бы здорово. И он бы понял, что мы вместе — против них. Жирных политтехнологов и непубличных миллионеров, скользких и циничных людей, у которых свои интересы и при этом виды на нашу с тобой свободу. И в наших руках сделать так, чтобы они ее не получили.

— Я знаю: ты не хочешь больше, чтобы за тебя решали другие…

Коротенький текст кончился, а она так и не успела перейти к его саботажно-шутовскому проговариванию. Что и констатировала про себя, молча глядя в камеру: один, два, три.

— Замечательно, Танечка!

Розовский вскочил с кресла. Он порхал настолько легко и резво для своей комплекции, что казался надутым гелием. Татьяна осмотрелась, наконец, по сторонам: Виктор, конечно, никуда не ушел. Стоял за спиной оператора, расставив ноги и заложив большие пальцы рук за пояс в беспомощно-независимом жесте.

— Все? — спросила Татьяна и взялась за петличку на шее.

— Да-да, можете вставать. Мы же дадим ему еще один шанс, правда? — политтехнолог крутнулся вокруг своей оси в поисках Виктора. — Давай. Посмотрим, как там твой кураж.

Виктор потоптался на месте, явно обдумывая возможность все-таки послать ко всем чертям, хлопнуть дверью, одним махом потеряв все, кроме свободы. Затем решился, шагнул вперед. В его глазах прыгнуло что-то страстное и дикое, бьющее наотмашь, сшибающее наповал: наверное, это он и был, тот самый кураж. Наскоро отцепив с пояса квадратную блямбу, Татьяна поспешила выбраться из-за стола с противоположной стороны.

Виктора молниеносно подсоединили к микрофону, припудрили, причесали.

— Поехали, — равнодушно сказал Розовский.

Виктор заговорил. Сильно, красиво, душевно, убедительно. Политтехнолог улыбался, сложив руки на животе. Для этого он ее сюда и пригласил, поняла Татьяна. На заранее отведенную роль в маленьком спектакле, топорном, незамысловатом и лживом, как и в шестнадцатый раз озвучиваемый сейчас на камеру текст. По-видимому, столь же действенный. Дмитрий Розовский до сих пор не провалил ни одной избирательной кампании, говорил… неважно кто.

Не вышло — вместе против них. Получилось с точностью до наоборот. Разыграно по правилам, установленными вовсе не нами, ради чьей-то чужой цели, которая, разумеется, будет успешно достигнута.

Только вряд ли у нее есть что-то общее со свободой.

(за скобками)

ГЛАВА V

Она проваливалась в снег по бедра, по пояс, потом выбиралась, брела по колено, опять проваливалась… Иногда, если попадался упавший ствол, получалось пройти по нему несколько шагов и еще шаг-полтора — проскользить по насту, который, конечно, тут же проламывался под ее тяжестью. Слежавшийся снег был сплошь покрыт осыпавшимися иглами и лущеными шишками, исчерчен полупрозрачной сеткой лунной тени. Черные деревья стояли, как призраки, и приходилось держать руки все время вытянутыми вперед, чтобы внезапная ветка не хлестнула по лицу. Хотя какая разница, какой смысл?