Книга Шпага Софийского дома - Андрей Посняков

— Собирайтеся скорей на Ярославово дворище ехать, где вече. Там битвища идет, мужики-вечники кровищу пускают, уж весь мост залили, все мало… — глотая слова, с ходу выпалил отрок. Потом добавил, что это — самого владыки Феофила приказ. Ну, раз самого владыки…

Подъехав к мосту через Волхов, все трое спешились. Проехать на Торговую сторону не представлялось никакой возможности — весь мост, словно улей пчелами, был покрыт черными копошащимися фигурками. Слышались крики, посередине дрались стенка на стенку, сбрасываемые с моста люди падали в студеную воду и почти сразу тонули. Тонкий припой льда у берега был окрашен кровью.

Толпа все прибывала, подходили вооруженные дубинами люди с Софийской стороны — с концов Неревского, Загородного, Людина. Подмастерья, мелкие торговцы, грузчики и прочий подобный люд — «мужики худые». Изредка, правда, попадалась нарядная купеческая шуба… Но очень редко.

— Нешто мы не русские люди? — кричали в подходившей толпе. — Нешто отдадимся латынству? Будь здраве владыко! Будь здраве Иван, князь русский великий.

Иван московский — уже у них русский князь, — отметил про себя Олег Иваныч, вот так-то! Неспроста это, ой, неспроста.

И тут же донеслись ответные крики о новгородской свободе, о Литве, об ордене.

— Лучше под Литву отдадимся, чем московитское ярмо наденем! Люди! Не отдадим вольностей новгородских! Лю-у-уди!

Ишь, как воет-то, ровно волк — «лю-у-уди»… Олег Иваныч присмотрелся к проходившему мимо оратору, окруженному злобной толпой приспешников.

Черт побери!

А не…

Точно! Он и есть!

Упадышев Дмитр, он же — Митря Козлиная Борода. Ну, пес! Ране за московитов был, теперь за Литву подался. Ясно, откуда ветер дует — от боярина Ставра. И с чего б ему в Казимировы сторонники верстаться? За привилегии свои опасается, в случае захвата республики московитами? А очень может быть, что и опасается. На Москве-то боярам совсем не так вольготно, как в Новгороде или, скажем, в той же Литве, у Казимира. Так что есть что Ставру терять, в случае утраты независимости республики. Вернее, не столько республики, сколько олигархии. Ставр-от самый настоящий олигарх и есть! Эх, поприжать бы их, сволочей… Ишь, Митря-то разорался — и откуда слова взялись, не иначе — всю ноченьку напролет учил, фрондер хренов!

Подходя к мосту, ведомые Митрей вечники громко заорали славу боярыне Марфе Борецкой. Дескать, боярыня да Казимир Литовский — единственной заступой вольностям новгородским остались. Олег Иваныч недоверчиво хмыкнул. Боярыню Марфу, вдову посадника Исаака Андреевича, он знал, хотя близко знаком не был. Что род Борецких не очень-то хочет прихода под московитскую руку — тоже понятно. Это не одни Борецкие так думают, и другие бояре знатные: Арбузьевы, Афанасьевы, Астафьевы, Немиры… Да вот, хоть и Ставр. Но и Казимир литовский им не очень-то надобен. На противоречиях Казимира и Ивана играть, конечно, можно — и играют, а вот открыто приглашать новгородцев под руку короля-католика — это себе дороже выйдет. Интересное кино получается, что ж, Борецкие того не понимают? Да не может быть такого, чтоб не понимали. Да и стравливаться со сторонниками Москвы — тоже себе дороже, уж больно много их, хоть все больше простые люди, не бояре да не купцы. Вот уж кому все равно — будет республика или умрет. Поборы, взятки, рыдания, ложь и подлость — все это не могло вызывать симпатий простых новгородцев, фактически уже отстраненных от принятия важных решений. А зря отстраненных! Опасно это, когда заинтересованности у людей нет. Понимали ту опасность и Феофил, и посадник Дмитр — понимали, да мер никаких не принимали — знатных бояр опасаясь. И сам-то Дмитр, Борецкой — боярин знатный, чего ж он против своих-то пойдет? Разве уж прижмет очень. Эх, люди русские… Все-то вы понимаете, да пока жареный петух не клюнет… Жареный петух — в лице московитского князя Ивана.

Бояре — «Сто золотых поясов» — с самого начала республики активно практиковали грязные пиар-технологии, не гнушаясь и прямым подкупом избирателей. Сейчас все это, казалось, усилилось, стало объемней, выпуклей, так что бросалось в глаза каждому мало-мальски толковому наблюдателю. Олег Иваныч, правда, наблюдателем себя не считал — уж слишком переживал за республику, помнил — когда-то римляне тоже поносили республику — и она, надо признать, того стоила… Поносили… Хотели порядка. Что ж, порядок им вскоре был предоставлен. Получили Нерона и ему подобных. Как бы и тут не так… Да, купеческая республика изначально не предполагала ни равенства, ни особой справедливости. Но, по крайней мере, давала своим гражданам выбор и свободу, при этом питаясь народным потом. Но ведь тираны тоже питаются… только уже не потом — а кровью.

К сожалению, этого не хотели понять ни бояре, ни простые новгородцы, таившие жгучую обиду на жадных и властолюбивых бояр, на казнокрадов-дьяков, на высшее духовенство, своим богатством могущее поспорить с каким-нибудь венецианским дожем. Все меньше справедливости видели они в республиканском устройстве, все меньше толку ждали от веча, все больше накапливали усталость от политической жизни. Многие уже и не ходили на Вечевую площадь, не прислушивались к звону вечевого колокола — им было уже все равно, кто ими будет править. Жаль. Если б они только знали…

Бояре… Жадные новгородские бояре… Умные новгородские бояре… Коварные… Хитрые…

Где ж весь ваш ум, вся ваша хитрость? Иль жадность да злато настолько застят ваши очи, что уже не понимаете вы, что народу новгородскому все равно — есть республика или нет? Поделитесь с народом куском хлеба, уменьшите поборы, улучшите суд, делайте что-нибудь, иначе…

Олег Иваныч обернулся к Олексахе:

— Проверь московских…

Тот кивнул, бросил поводья Гришане, с криком «Слава православному государю!» ввинтился в толпу.

А толпа разгоралась страстью. Свалка на мосту перерастала в побоище. Что дубины — в ход пошли ножи и кинжалы. Все чаще лилась кровь, все больше тел летело с моста в холодные воды. Не участвующие в драке (а не пробиться было!) сторонники обеих группировок метали в дерущихся камни.

Много было и зрителей по обоим берегам. Кричали, свистели, смеялись, плакали, потрясали гневно руками. Совсем как на футболе.

Что делалось на вече, на площади, Олегу Иванычу было не видно. Наверняка — то же, что и на мосту, только, может, не в таких масштабах — на мост-то прорвались самые озверелые, упертые, отмороженные. А может — хорошо оплаченные?

Лишь к полудню утихло побоище. Сам владыко — архиепископ Новгородский Феофил — вышел с хоругвями к мосту, увещевал.

Народишко расходился постепенно. Первым опустел мост — лишь чернели кое-где растоптанные толпой трупы, на них падал, не таял, мокрый ноябрьский снег. Он шел все сильнее, заметал следы крови, ложился на крыши домов, на купола храмов белым промозглым саваном.

Присланная посадником команда убирала трупы. Священники отпускали грехи умирающим. Мимо Олега Иваныча пронесли юношу — почти мальчика — с раздавленной грудной клеткой. Юноша хрипел, умирая, на губах его пузырилась кровавая пена, бледное лицо было искажено невыносимой болью. Он что-то хотел, этот мальчик, просительно смотрел на Олега серыми, цвета неба, глазами.