Книга Живущий - Анна Старобинец
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Хорошо, — говорит отец. — Пусть будет сейчас по канону. Только учтите — в ближайшее время канон мы изменим. «Живущий равен миллиарду живущих», — так будет все начинаться…
Когда сисадмин уходит, отец принимает капсулу и начинает обряд.
А я говорю ему:
— Папа, не надо. Чудовище должно умереть!
Но он все читает. Он жестом отсылает меня. И я ухожу.
мое чудовище должно умереть
Я знаю, где он хранит своих черных личинок.
…И вот в Саду я встречаю хозяйку, и волосы у нее черные-черные, и пятна краски на лбу и шее. А на поводке она тащит собаку. Собака хрипит, трясется вся, и пена у нее изо рта — она ведь страсть как боится всех нас, кроме Мудрейшего.
Я ей говорю:
— Господь Трехголовый, хозяйка, что же вы сделали со своими красивыми медовыми волосами?
А она смеется, чудно так, и говорит:
— Я просто сгорела и теперь я вся черная.
Я говорю:
— А собака-то вам на что?
А она отвечает:
— Как на что? Для науки. И ты иди со мной тоже, Лейла. Ты ведь хочешь поучаствовать в эксперименте, науке помочь?
Ну и я пошла с ней в лабораторию, потому что страсть как обрадовалась, что смогу быть полезной науке. И хозяйка нас запихнула в эти железные длинные штуки, меня в одну, а собаку в другую, а еще перед этим сделала какой-то укол. Ну и я там немного испугалась, внутри, потому что было темно и воздуха мало, и собака выла тоскливо так, но вроде все обошлось. Хозяйка скоро нас выпустила.
Собаку вырвало прямо на пол, а потом она убежала.
— Сейчас я все подотру, не волнуйтесь, — говорю я хозяйке. — Вы мне только скажите, помогли мы науке?
А она говорит:
— Ну конечно! Я сейчас тебе в почту пришлю результат.
И тут же пришло мне от хозяйки письмо, только понять я ничего не смогла.
Там вот что было: «Прах — 5 секунд тьмы — жизнь — 5 секунд тьмы — прах. Все добровольцы собачки показали одинаковый результат».
А потом она обнимает меня, прямо так, без контактных перчаток, и говорит:
— Прощай, Лейла.
Я ее спрашиваю:
— Куда это вы собрались?
А она:
— Схожу-ка на Фестиваль.
— Да вы что, говорю, хозяйка, останьтесь, там, снаружи, опасно. Не дойдете вы до Фестиваля, да и запрещены ведь они!..
Но хозяйка упрямая.
— Дойду, не дойду, говорит, разницы нету…
А с порога еще оборачивается и говорит:
— Слышишь, Лейла? Больше нет шума.
И уходит. А я остаюсь подтереть, что собака напачкала. И, квин, прислушиваюсь, а шум и правда исчез.
Только мне он не особо-то и мешал. Все равно что как ветер.
Десятки жирных двухголовых жуков летают по комнате, ползают по моей коже. А я уже не могу шевелиться. Не могу их согнать.
Сознание есть, оно никуда и не уходило. Просто холодно. Так холодно, что невозможно дышать, смотреть, двигаться. И очень тихо. Тихо в моей груди.
Мне кажется, я теперь изо льда. Примерзли к векам закатившиеся глаза; застыли руки; застыли и слиплись ноги.
Мне кажется, я твердый и ледяной, меня не сломать. А если вынести мое тело на солнце, оно растает, впитается в землю водянистой сукровицей…
Но солнца нет.
Мой Сын сидит в противоположном конце комнаты и шмыгает носом. Надеюсь, он хоть немного сожалеет о том, что со мной сотворил… Где— то рядом грохочут выстрелы.
Приходит собака. Тычется мордой в мое одеревеневшее тело и тонко скулит.
Незаметно и тихо я временно перестаю жить, а спустя пять секунд появляюсь в Системе снова. Под номером ноль.
А потом возникает еще один ноль.
И еще.
Маленькие круглые дырочки в теле циферного человечка, их все больше и больше…
Собака воет над трупом. От выстрелов дребезжат стекла, но собака от меня не отходит. Она лижет мои застывшие руки.
Она настолько поглощена своим горем, что позволяет Сыну подойти совсем близко.
Они оба сидят над телом. Собака дышит часто и тяжело, из ее пасти пахнет горячей гнилью. От взрыва лопается и вылетает стекло; собака испуганно вздрагивает. Сын осторожно протягивает к ней руку и гладит по встопорщенной шерсти. Она вяло огрызается, но остается на месте.
Позволяет ему себя трогать.
— Смерти нет, — говорит ей Сын и нерешительно улыбается.
Собака смотрит на него, склонив голову набок.
Улыбка у него совсем детская.
