Книга У - Эрленд Лу

«Мари» под девичьим номером 25 — любимица Мартина. Она нежна и щедра, учится на архитектора, а потому, как считает Мартин, она — такая девушка, за которую парни готовы умереть. Если сравнить с таблицей химических элементов, она соответствует золоту. Она вся светящаяся и драгоценная, в ней кроются богатство мыслей и огромное душевное тепло, она загадочна, как кошка. Полна положительных качеств, и даже ее отрицательные качества, по сути, тоже прекрасны. Она такая девушка, какую хотел бы иметь Мартин, но он боится, что она недосягаема. Я говорю ему, что, с его слов, она представляется не очень доступной, однако не настолько, чтобы с ней нельзя было установить контакт. Терять-то ему особенно нечего.

— Действительно, черт возьми, наверное, надо было попробовать! — восклицает Мартин, и на лице его написано удивление, похоже, он не подумал, что такое возможно.

Девушки с самым большим девичьим числом являются самыми нестабильными, их труднее всего точно описать. «Бодиль» под девичьим номером 50 относится к их числу. Она все время вступает в новые соединения, бывает то активной, то пассивной, то амбициозной, то безынициативной, но нигде ей не бывает хорошо. Она легко воспламенима и опасна для своего окружения.

В самом низу листа Мартин начертил таблицы поменьше. Они демонстрируют, как 52 основных типа девушек обмениваются различными свойствами. И еще ниже — строчка, отведенная девушке, Мартин называет ее «она», таких девушек на земле толпы.

Мартин проделал действительно впечатляющую работу. Честно говоря, я просто не знаю, что и сказать. В тот день, когда его система станет известна обществу, она произведет такой эффект, волны от которого разойдутся вокруг Мартина широкими кругами. Тогда и парни, и девушки смогут облегченно вздохнуть. В один прекрасный день кто-нибудь, возможно, составит соответствующую систему парней. И тогда уж мы спасены! С проблемами будет покончено. Надеюсь, это случится еще при моей жизни.

Двадцать первый день

Я просыпаюсь оттого, что рядом падает кокос и плюхается на землю в метре от головы Эгиля. Он подскакивает, как встрепанный, и, протерев заспанные глаза, закуривает сигарету, высказываясь в том духе, что на свете, дескать, бездна всяких опасностей, так что уж курение сущий пустяк. Эгиль соскучился по холодным вещам. Он соскучился по всему, что дает ощущение холода. Он стосковался по нашему современному холодному обществу, где есть холодные комнаты, холодный воздух, холодные люди, холодная еда и холодные напитки. Но по молоку он не соскучился. Эгиль отказался от молока, считая, что его пить опасно. Молоко опаснее курева. Ну разве что плеснешь чуток в чашку кофе! Кстати, по кофе он тоже соскучился. Кофе!

Эвен вздрагивает и просыпается, услышав сквозь сон слово «кофе». Он с надеждой глядит на Эгиля, но тот только мотает головой и объясняет, что про кофе были одни лишь разговоры, — просто было произнесено слово «кофе». Эвен переворачивается на другой бок и заявляет, что коли так, то лучше уж он еще поспит. Во сне он как раз был на подступах чего-то такого. Что-то там такое затевалось.

Я снимаю майку, которую надеваю ночью назло комарам, и полуголый, весь в загаре отправляюсь на пляж. Шлепая по воде у берега и щурясь на солнце, я вдруг испытываю редкостное ощущение человека, который чувствует себя в хорошей форме. Я чувствую себя как бы заодно со всем, с чем только возможно чувствовать себя заодно. Исследования наши не привели к таким эпохальным открытиям, как мне бы хотелось, но, во всяком случае, я чувствую себя заодно почти со всем, что есть. И это должно остаться. Я вдохновился своими достижениями по О-циклу и вообразил, будто мне суждено сделать что-то, за что Норвегия была бы отмечена на карте мира, но, может быть, я все-таки ошибался. А чем это не открытие! Очевидно, мы задались не теми вопросами. Наука такого не прощает. Ты не только должен отыскать правильный ответ, но еще и сам поставить правильный вопрос. Экспедиция не справилась с задачей, не внесла свой вклад в великий групповой труд о мире и человеке, но, по крайней мере, я нашел какой-то покой. Я чувствую себя просветленным. И чувствую себя заодно с миром.

На краю мыса сидит Мартин и смотрит на море. Со своей бородищей он, без сомнения, выглядит шикарнее нас всех. И выражение лица у него становится все более и более загадочным. Словно у него есть контакт с такими силами, о которых мы, остальные, не имеем и представления. Там, в морской дали, он видит то, что не видно нам. То, что мы никогда не увидим. Если я чувствую себя спокойным и просветленным, то Мартин, должно быть, близок к нирване. Мартин — как утес. Совсем непохож на того нервного парня, которого я встретил в трамвае и который все время оглядывался, нет ли сзади преследователей. Я выражаю ему свою благодарность за доверие, которое он выказал мне, ознакомив меня со своей периодической системой.

— Да ну, пустяки! — говорит Мартин.

Сейчас он готов к возвращению. Сдать дипломную и ждать, когда что-то произойдет. Он больше не боится девушек так, как раньше, и не боится кредитной кассы. Они могут угнетать, но никогда не смогут отнять у него то спасительное ощущение, какое он здесь обрел.

По пути в лагерь, где ждал завтрак, я наткнулся на пальму, на ней кто-то вырезал слова: «Что голод и жажда — трахаться важно!» Должно быть, это опять вытворил Руар. Не все здесь, на острове, достигли одинаковой просветленности. С питанием у нас обстоит довольно плачевно. Да, пожалуй, просто скверно. На стол подаются подгорелый рис и небрежно испеченный хлеб. А к нему апельсиновый джем. В условиях современной кухни, наверно, можно подходить к выпечке хлеба небрежно, но здесь этого никак нельзя себе позволить. Разгильдяйство тотчас же обнаружится. Эгиль, например, зароптал в первые же секунды.

— Такое есть нельзя, — говорит он и встает из-за стола.

— Апельсиновый джем всегда был препротивный, — говорит Эвен.

А Эгиль с самодовольным видом направляется на пляж, захватив с собой циркуль. Вероятно, сейчас совершится великое событие. Ингве, разумеется, уверяет, что апельсиновый джем лучше некуда. Потому что ведь он сам его покупал. Но Эвен остается при своем мнении и упорствует: джем приготовлен сумасшедшим. Появление такого продукта ничем, кроме того, что кто-то придумал его на больную голову, не объяснишь. Как представишь себе, какие мысли руководили изготовителем джема, прямо озноб продирает по коже.

После завтрака я иду на пляж посмотреть, как у Эгиля дела с его великой математической задачей. Видно, что Эгиль сосредоточенно думает. Он почувствовал, что к чему-то подобрался и решение вот уже совсем рядом. Временами кажется — еще чуточку, и он его ухватит, но оно опять ускользает. И всякий раз в последний момент.

— Только что было тут, — говорит он.

Я усаживаюсь, погрузив ноги в воду, и тут подходит Эвен и садится рядом со мной.

— Далеко мы от дома, — говорит он.

Только сейчас до его сознания вдруг дошло, в какую даль мы забрались. Он все время знал, что мы на другой стороне земного шара, но как бы только на словах. Слова не давали представления о том, какая же это даль. И вот сейчас, собрав грязную посуду, он вдруг прозрел. Какие расстояния! Сколько километров! Какие пространства моря и суши отделяют нас от родных мест!