Книга Невеста - Карина Демина

Чудесный белый пух закружился по комнате, оседая на чешуе и на шерсти Торы, приглашая поймать.

И Тора ловила.

Она — пух. Вожак — ее. И поймал все-таки. Провел шершавым языком по шерсти, ворча, словно сетуя, что Тора такая неопрятная. Она же потерлась мордой о шею и замерла, уловив чужой запах…

Тора не знала, что умеет так.

Зубы клацнули. И на горле вожака остались длинные царапины.

А во рту появился гадкий вкус крови.

От обиды и непонятной горечи сознание почти вернулось. Тора поняла: сейчас ее убьют. Но вожак отпрянул и заскулил. Он смотрел на Тору с упреком, потом вдруг упал и принялся кататься, вытираясь о ковер, пытаясь избавиться от этого запаха.

А поднялся весь в перьях.

И сел, поглядывая на Тору искоса, потом вовсе отвернулся.

Так нечестно!

Он обвил хвостом лапы и запел. Сначала низко, утробно, но с каждой секундой — все выше. Голос его пробирал Тору, завораживал, манил подойти ближе. Она сделала шаг… а потом еще один. И, оказавшись вдруг совсем близко, прижалась к горячему боку.

Царапины еще не затянулись.

Тора нежно лизнула кровящую полосу. Ей жаль, что так получилось.

Она не стала убегать, когда песня оборвалась… и позже, когда мягкий нос коснулся уха. Ей было щекотно, смешно и уютно. Не страшно ничуть, хотя, конечно, краем сознания Тора понимала, что все происходящее — очень и очень неправильно.

Недопустимо даже.

Потом, много позже, она дремала, а ее вожак осторожно выбирал из шерсти пушинки.

И Торхилд чувствовала себя совершенно счастливой.

Глава 26

ТРЕЩИНЫ

Почему из всех возможных лиц — именно это?

Альвы вовсе не похожи друг на друга, пусть изначально Одену лица их казались одинаковыми. Но нет, это он узнал бы из тысячи.

Сколько раз он видел его?

Бессчетно.

И всегда — сквозь туман боли.

Нет, нынешнее — другое, еще не застывшее вне времени, не столь идеальное, опаленное солнцем и в чем-то детское.

То же самое.

Форма губ. Слегка длинноватый нос. Высокие скулы. Разрез глаз.

Ошибиться невозможно, пусть Оден и заставлял себя поверить, что ошибается, что просто запомнил плохо, ведь в яме темно, а в камере — больно. Но обмануть себя не получалось: у девочки в рубашке с чужого плеча было лицо королевы Мэб.

А еще светлые волосы, выгоревшие на макушке добела. Они обрезаны неровными прядками и на концах сохраняют исконный, чуть рыжеватый оттенок.

Запах вереска и меда, сшитый серебряной нитью.

Чересчур широкие, многажды латанные штаны, которые держатся на старом ремне. Пряжка еще тугая. Сапоги по колено. Голенища широкие, а ноги — тонкие, болтаются, что карандаш в стакане. И сумка норовит съехать с узкого плеча, опускается все ниже, ниже, и Эйо, раздраженно дернув плечом, подбрасывает ее. Сумка легкая, но Оден предлагал забрать, вот только…

…все разладилось.

Его рвало, выворачивало наизнанку, и безумие нашептывало, что избавиться от проблемы просто. Надо лишь убить. Сейчас. Пока девчонка не сообразила.

Она больше не нужна.

У Одена хватит сил спуститься в Долину… И разве он сам не желает отомстить? Она не королева? Допустим. Но сходство — само по себе приговор. Разве Одену не станет легче, если он убьет врага?

Ведь столько раз мечтал о том, как добирается до горла.

Сжимает руки. Давит. Душит. Ломает. Неважно, главное, что до смерти. И все будет именно так, как он себе представлял. Медленно и с наслаждением. А потом кошмары уйдут. Они уже ушли, потому что Оден избавился от метки. Осталось убрать это живое напоминание о королеве, и Оден будет совершенно свободен.

Разве не замечательно?

Нет.

Тогда у него получилось справиться с собой, но и только. Объяснить не сумел. Стоило открыть рот, как тот наполнялся тягучей слюной и желудок каменел.

Эйо ушла.

А он смог дышать. На четвереньках добравшись до родника, умылся кое-как. Вода еще не давалась в руки, уходила, обиженная, чтобы выбраться чуть дальше, плеснуть в лицо холодом, словно пощечиной. Игры закончились.

В тот день он забрался дальше, чем обычно, благо подвернулся свежий след косули. И сама она, беспечная, любопытная, верно не видевшая прежде существ, подобных Одену, позволила подобраться близко. Жаль, не было копья.

Но и камень при определенной сноровке — оружие.

Косуля, сбитая наземь, подняться не успела. Клинок вспорол ей горло, и Оден, склонившись к ране, пил горячую солоноватую кровь. Вкус ее был привычно отвратителен, но польза — несомненна.

Силы пригодятся.

Сердце было жестким. Печень знакомо горчила. И когда ком тошноты подкатил к горлу, Оден стиснул зубы: хватит. В конце концов, он не щенок, чтобы не справиться с собственным телом.

И то сдалось, приняв еду.

Но не Эйо.

Эйо не исчезла, как того Оден опасался. Перенесла вещи, вытряхнула на плащ содержимое сумки и с задумчивым видом перебирала сухие стебельки трав:

— Ты? — Она растерла серо-зеленый лист и обернулась.

Зачем она обернулась?

Если со спины… если лица не видеть… если бы вообще не видеть…

Кажется, Эйо поняла, пожала плечами и вернулась к бессмысленному занятию. Оден сам раскладывал костер и жарил мясо, вместо соли посыпая пеплом. А лист лопуха — чем не блюдо.

Подходил осторожно, боясь не столько ее, сколько себя.

Поставил еду на землю.

Коснулся плеча.

И отпрянул прежде, чем она обернулась вновь.

— Знаешь, — Эйо заговорила под вечер, наверное, надоело в сотый раз вещи перекладывать, — мне кажется, нам лучше разойтись.

— Нет.

— Я покажу, как спуститься в Долину. И дальше ты справишься.

— А ты?

Сложно разговаривать, сидя к кому-то спиной. А дым костерка мешается с таким родным запахом, который манит подойти ближе.

— И я справлюсь.

— Время… — Оден не собирался ее отпускать, во всяком случае, пока не убедится, что она в безопасности. — Дай мне время. Пожалуйста.

Четыре дня. И четыре ночи. Спать она устраивается отдельно, закручивается по самую макушку в старый плащ, тот самый, из деревни, и засыпает почти мгновенно.

Беспечный родничок.

Без нее плохо. И Оден подбирается настолько близко, насколько это возможно. Не потревожив сон, он ложится рядом и закрывает глаза. В темноте все по-прежнему.